Ясновельможный пан Лев Сапега - Леонид Дроздов

блюдо: грамоту от имени короля польского и великого князя литовского — вниз, а грамоту великого князя Бориса — сверху. Борис Годунов поднялся с трона и произнес клятву: «Лев, Станислав, Илья! Целую крест на этой грамоте, что нам, великому государю, держать в те годы все так, как в этой нашей грамоте писано. А как будут у Сигизмунда короля наши послы, и Сигизмунд король перед нашими послами также нам крест целовал на грамотах и правил бы все так, как в этой нашей грамоте писано». Наверное, Годунову пришлась по душе выдумка местных дьяков — в грамоте, посылаемой Сигизмунду, намеренно опустить в титуле формулировку «наследственный король шведский». «Это главная выгода, которую получил для себя Борис из благоприятных обстоятельств на Западе, и больше ничего», — с издевкой писал о результатах дипломатической борьбы Бориса Годунова против Льва Сапеги знаменитый российский ученый С. Соловьев [123, с. 355].

Сапега пусть и не достиг желаемого Вечного мира между соседними государствами, но обеспечил дипломатическое прикрытие для военных действий Сигизмунда в Ливонии (Инфлянтах). Даже такой мир новейшей белорусской литературой расценивается как невероятное достижение. Но, судя по всему, сам ясновельможный пан Сапега остался недоволен: такое длительное перемирие было фактически навязано русскими. Порадовать его могла только программа действий, согласованная с дьяком Василем Щелкаловым. Последняя их беседа состоялась во время прощального пиршества в Грановитой палате.

На этот раз, в отличие от первого визита в Москву, Льва Сапегу ждало настоящее царское угощение. Дело в том, что московская дипломатия выработала собственный подход к подобного рода торжествам. Если великий князь не желал пировать с послом, то по обычаю Московии посылал обед к нему на дом [99, с. 262]. Именно таким образом поступил Федор Иванович в 1584 году, но тогда Лев Сапега не принял дворянина, прибывшего с царским угощением. Теперь все было иначе. Торжественный обед давали от имени великокняжеского сына — Федора Борисовича.

В тот день, когда Сапега получил свои грамоты, он на прощание поцеловал руку великого князя Бориса… Все посольство, общим числом до трехсот человек, обедало в присутствии великого князя. «Наконец-то мир был заключен… и в этот день посольство с утра до поздней ночи пировало у великого князя, пир был таким пышным, который только возможно себе представить, даже невероятно» [102, с. 57]. Блюда подавали на золотой посуде. При этом начальник иноземной охраны капитан Маржерет язвительно добавляет пикантную подробность: «И ели очень хорошую, но плохо приготовленную рыбу, из-за того, что это происходило в большой пост, когда московиты не едят ни яиц, ни масла, ничего молочного, и он (Сапега) обильно выпил за здоровье сторон, и был отправлен домой с хорошими и почетными подарками» [99, с. 260]. Сапега получил золотой ларец с лазоревым яхонтом, шелковую персидскую ткань с золотом на саблях, жемчужные и золотые цепочки и сорок соболей, но эти подарки были не в радость ясновельможному. Пока занимали места за праздничными столами, Сапега размышлял, как бы сесть рядом с Василием Щелкаловым. Однако это ему не удалось: народу было много, разместились все по ранжиру — каждому указали его место. Сапеге дали место подле бояр больших, Станиславу Варшицкому — подле окольничих, а Пельгримовскому — подле дворян.

Переговорить без свидетелей с Василием Щелкаловым у Сапеги не получилось. Неутомимо бояре и дворяне несли свою государственную службу за царским столом: не до веселости и праздности — не перепить бы и не уронить достоинства. А тут еще Сапега, видимо, перебрал, или делает вид, что перебрал, и все старается перекинуться взглядом с Василием Щелкаловым… Порою ясновельможный позволял себе лишнее, особенно в более зрелом возрасте, что, впрочем, было в традициях тех времен, но чаще всего он просто прикидывался пьяным — такая полезная дипломатическая уловка… На этот раз, обмануть пристрастных московитов было нелегко: во-первых, сам он — представитель иностранного государства, во-вторых, Василий Щелкалов уже давно вышел из доверия. Борис никогда не забывал о симпатии Щелкаловых к государственному строю Королевства Польского и ВКЛ. Помнил он и о нарушенной клятве, и о том, что Василий Щелкалов, когда умер последний сын Ивана Грозного, Федор Иванович, открыто выступил против Бориса.

После долгих споров, собравшись в Кремлевском дворце, бояре обратились к народу с Красного крыльца с призывом присягнуть Думе и установить в стране боярское правление. Особым красноречием отличился тогда именно Василий Щелкалов, убеждавший народ в том, что присяга царице Ирине Годуновой утратила силу и единственный выход из создавшейся ситуации — целовать крест боярам [110, с. 92].

Увидев, что Сапега и Щелкалов обменялись взглядами, Борис почуял недоброе. Не успел Сапега покинуть столицу, как Василий Щелкалов был отстранен от всех государственных дел. Борис был прав, ум и чутье не подвели его и в этот раз: против него готовился заговор. Как отмечает очевидец событий, когда в 1600 году до Годунова дошли слухи, будто царевич Дмитрий Иванович жив, великий князь целыми днями только и делал, что пытал да издевался [99, с. 264].

Льва Сапегу продержали после прощального обеда в Москве еще несколько месяцев, до августа. Домой он уехал крайне ожесточившись. Ясновельможного утешало лишь то, что Борис остался почти без союзников: споры со Швецией из-за Ливонии никогда не позволят этим государствам иметь прочный мир, тайный союз Московии с валашским государем разрушен победами войска Речи Посполитой, от Вечного мира с Королевством Польским и Великим княжеством Борис отказался сам, турецкий султан и крымский хан — давние враги Московии…

Надо сказать, что сама по себе идея «вечного мира» была не нова. Она зародилась давно и, пожалуй, до сих пор не дает покоя некоторым сторонникам славянского союза. Проект, инициатором которого выступил Лев Сапега, преследовал несколько целей: заключение прочного мира, избрание в перспективе единого правителя трех государств — Королевства Польского, ВКЛ и Московии, — а следовательно, создание сильного союза, который не только смог бы противодействовать османской агрессии, но и занял бы доминирующее положение в Старом свете. Однако вместо вечного мира был подписан всего лишь мир двадцатилетний.

Белорусскими исследователями, как уже отмечалось, такой мир расценивается как победа. В какой-то степени это действительно так, ведь на тот момент Сигизмунд Ваза, являвшийся и наследственным королем шведским, был лишен короны на родине своим дядей. Поэтому своевременное заключение Сапегой мира избавляло Речь Посполитую от перспективы войны на два фронта. Но если такая цель и ставилась,