Ясновельможный пан Лев Сапега - Леонид Дроздов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Основные переговоры по тексту Вечного мира начались только 3 декабря 1600 года.
Сапегу и его друзей сразу ждало несколько сюрпризов: во-первых, великого князя Бориса не было, его представлял сын Федор — мальчик десяти лет, а во-вторых, речь пошла первым делом о признании за Борисом царского титула. Этому вопросу был посвящен весь первый день. Очевидно, что не судьба славянства, не славянская империя были для Годунова первостепенной заботой, а укрепление собственной династии. И признание такого титула стало бы для него важной победой [71, с. 396].
Бояре, выполняя волю Бориса, в подробностях рассказывали историческую сказку про то, как во время коронации Владимира Мономаха византийские императоры удостоили его царского титула. Сапега, профессиональный правовед, в ответ предъявил на осмотр прежние грамоты московских властителей, где они не писались царями, категорично добавив: «А потому и разговор не о чем вести». «Если польские и литовские послы не хотят добровольно признать царский титул за Борисом, то это дело должно решить оружие», — этот аргумент московитов тоже не очень напугал ясновельможного. Он ответил достойно: «Войну начать не трудно, но ее результат всегда в руке божией» [123, с. 350]. Первый натиск московской дипломатии Сапега с почетом выдержал.
На втором заседании, которое состоялось на следующий день, в конце концов были объявлены статьи Вечного мира. Сапега, как всегда, аргументировал свою позицию: «Мы с вами славяне, единый народ. Бога с вами хвалим единого, одну молитву и славу ему воздаем. Разве этого мало, чтоб договориться? Справедливо тогда было бы вперед своих монархов свести в вечную приязнь, и привести к тому наши государства, чтобы между собой милость и согласие вечные взяли и против всех неверных братство имели. Искренне, всем сердцем желаю, чтобы в ваших и наших сердцах утвердился этот союз» [71, с. 396] (пер. наш — Л. Д.).
Текст договора о вечном мире насчитывал двадцать четыре статьи. Выслушать-то их выслушали, но полномочий обсуждать подобные вопросы ни у царевича, ни у московских бояр не было. Предложение Сапеги было очень серьезным, и, чтобы все взвесить и оценить смысл предложенного, требовалось время. Только через три дня посольству был дан ответ — в целом отрицательный, но, оставаясь верными своим традициям, бояре стали торговаться, чтобы получить хоть какую-то выгоду. Они заявили, что статьи договора о союзе оборонительном и наступательном, о взаимной выдаче беглецов, о свободе торговли могут быть приняты после заключения между странами Вечного мира, но для этого нужно сначала решить вопрос о Ливонии (Инфлянтах) — извечной земле государей московских. Что касается остальных статей, предложенных Сапегой, то владыка московский не может согласиться на то, чтобы поляки и литвины сочетались браком в Московском государстве, свободно покупали земли и строили церкви католические, но не запрещает им приезжать, жить и оставаться при своем вероисповедании. О том, кому после кого наследовать трон, разговаривать нечего, потому что дело это в руках божьих [123, с. 352]. Сапеге ничего другого не оставалось, как пойти на обсуждение того, на что московиты соглашались — не возвращаться же домой с пустыми руками. Когда московиты начали предъявлять доказательства того, что Ливония (Инфлянты), начиная от великого князя Ярослава, принадлежит им, ясновельможный, чтобы обойти скользкую тему, заявил, что не имеет полномочий на решение подобных вопросов. Этого ответа, видимо, только и ждал Игнат Татищев — держатель большой государственной печати и правая рука Годунова. Он тут же попытался уличить Сапегу во лжи, потому как знал, что Варшавский сейм, учитывая большую значимость вопроса, наделил канцлера чрезвычайными полномочиями. Секретные службы исправно работали не только в пределах Московии, но и за ее границами, а иногда русским удавалось перехватить важную информацию по воле случая. Тон, который позволил себе Татищев, возмутил и оскорбил ясновельможного, но он спокойно ответил, дескать, сам лжец, и находиться рядом, тем паче разговаривать с таким грубияном, у него нет никакого желания. Что называется, встретились два лиса, и ни один из них не уступает другому. Сапеге ничего не оставалось, как покинуть зал заседаний. Он, скорее всего, рассчитывал, что, решительно прервав переговоры, надавит на Бориса Годунова и заставит его уступить. Демарш главы делегации ВКЛ не привел к срочному отъезду посольства. Борис медлил с решением: близился конец войны между валашским государем и Речью Посполитой, и от ее итогов многое зависело. Да и шведские послы были на подъезде. Посольство во главе с Сапегой задержали, угрожая разослать его членов по разным городам и упрятать в тюрьмах.
В еще более сложной ситуации канцлер оказался 18 февраля 1601 года, когда в Москву пожаловали шведские послы Клавсон и Гендерсон. Их умышленно провезли с почетным эскортом мимо дома, где под стражей находилась делегация Речи Посполитой [52, с. 53]. Сапега молился о спасении, иногда оно виделось в смерти. Его наивно пытались убедить в том, что Карл Судерманский уступает царю Борису Эстонию. Сапега не верил в подобные заявления: он знал, как жаден Карл до Ливонии (Инфлянтов). Не для того он вел войну с Речью Посполитой, чтобы добровольно делиться завоеванным с Московией. И канцлер не ошибся. Та же тактика был использована и в отношении шведских послов. Им пытались выдать за правду, что Сигизмунд уступает царю половину Ливонии (Инфлянтов), если тот станет воевать с Карлом на стороне Речи Посполитой. Однако шведы тоже не поддались на эти примитивные уловки. В результате византийская дипломатия Бориса не дала ему никаких преимуществ. Борис перехитрил самого себя — переговоры с обоими посольствами провалились…
И уже не о торге следовало думать, но о том, как сохранить мир. Дошла до царя и весть о победе войска Речи Посполитой в войне с валашским государем. Это официально подтвердил на приеме и Лев Сапега. Угроза войны на два фронта была снята, и Речь Посполитая могла бросить свою армию на шведов. Пришлось выбирать. Царь Борис и бояре стали на сторону более сильного. Без споров и требований 1 (11) марта 1601 года приговорили перемирие между Московией и Речью Посполитой вплоть до 1622 года.
Тем самым днем Борис поцеловал святой крест над грамотами о перемирии. По обычаю грамоты были скреплены печатями: Сапега, Варшицкий и Пельгримовский приложили свои печати к грамоте Сигизмунда, Игнат Татищев — к грамоте Бориса. После грамоты положили на серебряное
