Ясновельможный пан Лев Сапега - Леонид Дроздов

Л. Д.). Так, А. Грицкевич пишет: «Лев Сапега выступал против поддержки Лжедмитрия I, хотя есть версия, что именно Сапега и подготовил его на роль царевича Дмитрия. На сейме 1605 года Лев Сапега осудил поддержку похода Лжедмитрия I на Москву, так как считал, что лучше заключить государственную унию с Московским царством. Принимая посольство Бориса Годунова, Сапега заявил, что король не отвечает за поход самозванца и что Речь Посполитая сохраняет перемирие» [14, с. 106] (пер. наш — Л. Д.).

Другой исследователь, И. Саверченко, сомневается: «Достаточно ли всех этих доказательств, чтобы согласиться с версией о подготовке Л. Сапегой самозванца Лжедмитрия I? Наверное, все же нет. Ведь как тогда объяснить тот факт, что канцлер на Генеральном вальном сейме 1605 года осуждал вместе с маршалком Княжества Дорогостайским и берестейско-куявским воеводой Лещинским поход Лжедмитрия I на Москву. Он и ранее писал Юрию Мнишеку о недовольстве панов-рады произволом, творимым воеводой, и требовал, чтобы тот вернулся и покаялся перед монархом. А может, Л. Сапега был раздражен тем, что первую скрипку при „царевиче“ играет Юрий Мнишек (чью дочь, Марину, полюбил самозванец), а не он, канцлер, и не его люди? Вопросов, как видно, значительно больше, чем ответов. Остается, пожалуй, только заметить: общение Л. Сапеги с Лжедмитрием I, как, кстати, и происхождение последнего, — это исторические загадки, разгадка которых — дело будущего» [52, с. 55] (пер. наш — Л. Д.).

Писатель В. Чаропко сначала решительно опровергает: «Все доводы писаны вилами по воде…», а потом спохватывается: «…правда, тень подозрения все же падает на Льва Сапегу» [71, с. 400] (пер. наш — Л. Д.).

Белорусские историки совершенно не принимают во внимание главный аргумент. Разбирательства с Московией для Сапеги не только дело чести, не только борьба за возвращение наследственных родовых поместий. Устранению восточной угрозы ясновельможный посвятил большую часть своей жизни — и этот факт не требует никаких доказательств, он очевиден.

Среди белорусских исследователей только единицы допускают активное участие Льва Сапеги в режиссировании событий смутного времени. Н. Ермолович принципиально определился в этом вопросе: «Есть некоторые сведения, указывающие на то, что Лжедмитрий I встречался со Львом Сапегой. Конечно, последний, будучи канцлером ВКЛ, еще в большей степени был заинтересован в возвращении этих (Смоленской и Северской — Л. Д.) земель, которые непосредственно были бы включены в состав его государства. Лев Сапега и лично был заинтересован в возвращении Смоленской земли, где имелись его собственные владения. Поэтому понятно, почему в составе войск, которые шли на Москву ради поддержки Лжедмитрия I, были и белорусские войска» [22, с. 370] (пер. наш — Л. Д.).

Профессор А. Рогалев также согласен с подобными утверждениями: «Подготовкой самозванцев занимался не кто иной, как канцлер ВКЛ Лев Сапега». Этот же исследователь подчеркивает, что Лев Сапега использовал своих кровных родственников, гомельских старост, для подготовки решительных действий в Северской «Украйне» [109, с. 114, 115].

Однако что, как ни дела, красноречивее всего свидетельствуют в пользу версии С. Соловьева? Говорить и писать можно что угодно. Можно даже фальсифицировать документы. Только какое отношение это имеет к действительности? Вопреки желанию многих биографов Льва Сапеги, которым очень хочется видеть его героем, чей образ — пример для подражания, фигурой, положительной во всех отношениях, — в жизни, к сожалению, так не бывает. Ошибка этих исследователей в том, что они пытаются вырвать отдельный факт и поведать о нем в отрыве от общего контекста, не связывая воедино истоки с результатом. Не будем утверждать, что они обслуживают господствующую в нашей стране идеологию извечного славянского единства, — для этого нет оснований. Но тот факт, что оба биографа Льва Сапеги являются заложниками теории о вековой толерантности белорусов, отсутствии воинского духа у наших предков, несомненен.

Путь создания независимого государства сложный, а порой и кровавый. Так было всегда. Вообще, дипломатическая, а тем более вооруженная борьба, даже если она в конце концов приводит к желаемому результату, например такому, как изгнание захватчиков с исконно белорусских земель, — это материал, совершенно не подходящий для учебников по этике. Особенно если учитывать, что времена тогда, как, кстати, и сейчас, были чрезвычайно жесткие. Кому, как ни историкам, знать об этом?

Скорее всего, авторов, отрицающих причастность Льва Сапеги к делу самозванцев, смущает мысль о том, что Лев Сапега, развязав войну с Москвой, попадает в одну команду с Наполеоном — как агрессор. Но походы 1609–1611, 1617–1618 годов были в первую очередь освободительными, ставившими целью возвратить ранее утерянные территории. Род ясновельможного своими корнями уходил в смоленскую шляхту. К тому же великий канцлер предпринимал попытки договориться полюбовно, пойти мирным путем, но его не поняли, а скорее, не пожелали понять. И это обстоятельство можно тоже расценить как смягчающее.

Сам Сапега никоим образом не собирался обнародовать свое авторство по нескольким основаниям. Во-первых, ни в 1598-м, ни в 1606 году еще не было никакой уверенности в том, чем закончится интрига. Кто выйдет победителем из этой схватки — было известно одному богу. Во-вторых, против подобного сценария выступали большинство наиболее влиятельных представителей Королевства Польского, среди них великий канцлер коронный и гетман коронный Замойский, польный гетман Жолкевский, князь Острожский и пан Збаражский. Давний противник Л. Сапеги Замойский открыто предупредил его на сейме: «Я считаю это дело противным не только благосостоянию и чести Речи Посполитой, но и спасению наших душ» [96, с. 123]. Изгнание самозванца Острожским более чем красноречиво свидетельствует о том, что данное предприятие рассматривалось не иначе, как откровенная авантюра [91, с. 398]. Позиции короля, главного сторонника планов Сапеги, были слишком слабыми. В 1606 году вспыхнет открытый мятеж против Сигизмунда Вазы. Мятежники объявят короля Сигизмунда Вазу свергнутым, так как с момента избрания против него выступало значительное количество панов и шляхты. Одни выражали недовольство по поводу того, что он окружил себя шведами и немцами, другие были возмущены результатами распределения государственных должностей, третьи просто не воспринимали Сигизмунда — человека молчаливого, подозрительного, несообразительного, горделивого [71, с. 276]. В таких условиях открыто объявить себя автором заговора мог только сумасшедший. Позволить объединиться против себя сильнейшим нобилям государства — поставить крест на собственной карьере и, возможно, лишить покоя свой род.

А теперь давайте задумаемся: кто из поляков пошел бы наперекор всемогущему канцлеру и гетману Я. Замойскому? Кто бы стал возражать его преемнику на посту гетмана — С. Жолкевскому? Кто бы решился противостоять православному магнату К. Острожскому? На это был способен только человек, равный им по силе и могуществу. Подходит ли на эту роль воевода сандомирский