Ясновельможный пан Лев Сапега - Леонид Дроздов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Частично Борису удалось достичь поставленной цели. Сапега чувствовал себя несколько неловко из-за того, что его окружение выглядело гораздо скромнее.
Накануне отъезда посольства в Москву ясновельможный говорил своему монарху: «Негоже нам открывать перед чужеземцами свою бедность, неблагоприятно это для нашего Отечества, наши предки остерегались, чтобы враг, особенно близкий, не прознал про нашу нищету». Но Сигизмунда заботил наследственный престол, и должного значения словам своего министра он не придал. Сапега попенял было на жадность Сигизмунда и сейма, которые не позволили даже приобрести достойные такого случая подарки, но, как всегда, нашелся, как выйти из этой ситуации: купил подарки на личные деньги, причем потратился немало — собственная честь и честь Отчизны не позволяли канцлеру приехать к царю с пустыми руками [71, с. 395]. И если он был немного смущен великолепием встречающей толпы, зато не стыдился при вручении подарков.
Борис восседал на престоле в золотом венце. Слева расположился его сын Федор. На скамьях вокруг палаты разместились вельможи из Боярской Думы и окольничие, на них была одежда из парчи, обшитая жемчугом, шапки из черной лисы. По обеим сторонам от великого князя стояло по два молодых телохранителя — в кафтанах из белого бархата, отороченых горностаем на ширину полфута, в белых шапках, с двумя золотыми цепями крест-накрест на шее. Каждый держал на плечах боевой топор из дамасской стали, будто собирался нанести удар. Большая зала, через которую проходили послы, была заполнена другими дворянами в сверкающих нарядах. Пока посол шествовал по специально оставленному проходу, стояла такая тишина, что можно было посчитать палату и зал пустыми [99, с. 260].
Дьяк Василий Щелкалов сказал Годунову, что послы короля польского и великого князя литовского Сигизмунда пришли поцеловать его руку. Лев Сапега произнес обычную для таких приемов приветственную речь: мол, Сигизмунд прислал их поклониться великому князю Борису Федоровичу и осведомиться о его здоровье, — после чего передал Щелкалову приветственное письмо Сигизмунда, которое зачитал дьяк. В свою очередь и Годунов спросил, здоров ли король Сигизмунд. Сапега отвечал, что он короля оставил в хорошем здравии.
Наконец перешли к главному. Сапега сообщил о цели посольства: «Зная, что сам всемогущий Бог избирает владык и князей и кого хочет ставит у власти, а потому и тебе, Борису Федоровичу, дал возможность занять великий престол московский по своей святой воле, и, видя твои хорошие намерения, которые ты высказал перед нами через своего посла, и добрые дела, поздравляем тебя с восхождением на этот престол и желаем тебе прожить много лет в милости Божией и добром союзе с нами. Понимая, как важны и полезны для наших держав взаимная приязнь и согласие, мы с радостью принимаем такое известие и с радостью хотим быть с тобой, великим властителем и великим князем Борисом Федоровичем, в мире, согласии, приязни и любви» [71, с. 395] (пер. наш — Л. Д.). Годунов остался недоволен речью Сапеги. Во-первых, тот не упомянул в приветствии титул царя всея Руси, что, впрочем, было в традициях литовской дипломатии. Во-вторых, позволил себе напомнить прилюдно, что Борис не царской крови, не наследный, а выборный правитель. И это больно ударило по самолюбию Бориса: ладно титул — царские амбиции московских князей последовательно отвергались литовской дипломатией начиная с времен Ивана III (и Сапега прекрасно это знал), а вот слышать напоминание о собственном происхождении («из подлого люда») Борису совсем не хотелось.
Впрочем, когда очередь дошла до подарков, напряжение спало. От себя лично Сапега подарил Годунову золотую цепь, украшенную жемчугом, четыре серебряных кубка, жеребца с чепраком, усыпанным жемчугом, а царевичу — золотой кораблик в жемчугах и кружевах, два серебряных кубка и хорошего коня. Богатые дары поднесли и другие члены посольства [71, с. 395]. Борис подобрел и попотчевал послов обедом, который был дан от имени великого князя и его сына. При этом было подчеркнуто, что угощают послов от имени новой династии. Сообразительный дипломат понял: свое восхождение на престол Борис не считает временным и надеется закрепить трон за своим родом, чего бы это ему ни стоило. Это был дурной знак. Если Борис так держится за трон, то и статьи договора о едином государе для трех стран — Королевства Польского, ВКЛ и Московии — он не станет рассматривать.
Догадки Сапеги на этот счет подтвердил и дьяк Василий Щелкалов. Еще недавно он был одним из ближайших соратников Бориса, но с момента избрания Годунова на царство их интересы перестали совпадать. Неутолимая жажда единоличной, неограниченной власти, которую каждую минуту испытывал Борис Годунов, значительно уменьшила количество его союзников. Когда-то в молодости он водил дружбу с думными дьяками, братьями Щелкаловыми, прежде всего со старшим из них, канцлером Андреем, которого современники считали «самым коварным хитрецом изо всех скифов» [85, с. 169], даже имел этого «мастера во всевозможных злых делах» в качестве наставника [110, с. 89]. Именно Андрей Щелкалов научил Бориса одерживать верх над родовитыми московскими господами.
Между братьями Щелкаловыми и Годуновым существовало соглашение, скрепленное клятвой на кресте, — втроем управлять государством. Во имя этого Щелкаловы и подняли Бориса на вершину власти, но последний нарушил клятву и хотя не убил, но отстранил от дел сначала Андрея, а затем и Василия. Ко времени переговоров с Сапегой Василий был лишен должности держателя большой государственной печати. Вместо него был назначен старинный друг Бориса — думный дворянин Игнат Татищев. Как раз между ним и Сапегой разгорится острый спор по тексту договора. А пока продолжалось пиршество, Василий Щелкалов подробно познакомил Льва Сапегу с положением дел в столице Московии. Задобренный
