Секта-2 - Алексей Колышевский

У него острый профиль, так она подумала, разглядывая Рому и с тайной радостью осознавая, что он не догадывается, не ощущает сейчас ее присутствия. Мечта о сигаретах испарилась, Настя так увлеклась своими наблюдениями, что обо всем позабыла и успокоилась. Да, острый нос и подбородок длинный, заостренный, точно растет из него дурацкая бородка клинышком. Скулы почти незаметны, глаз отсюда не было видно, но Настя вспомнила, что они голубые. Отчего-то ей показалось, что брови у Романа одна выше другой, словно лицо сперва поделили на две половинки, а потом составили, не соблюдая симметрии. Где-то она видела нечто похожее. Нет, не схожего человека, как это частенько бывает, а образ, воплощенный не то в картине, не то в мраморе, но где именно и что же это было за воплощение, кому тот образ мог принадлежать, вспомнить сейчас она не могла.

Волосы у ее мимолетного знакомого были темно-русые и росли как попало, хозяин явно не уделял им должного внимания в последние несколько месяцев, и прическа, если можно было так назвать царящий у него на голове кавардак, отлично контрастировала со сдержанной меланхолией лица. В том, как он смотрел на небо, чувствовалась несомненная одухотворенность, никак не вязавшаяся с его недавними поступками. Настя подумала, что сейчас видит его настоящего, а тот, что был прежде, – это маска для всего мира. Человек, который так умеет смотреть на небо, не может быть плохим, злым… У злых помыслы не витают в облаках, наоборот, они поднимают их с сырой земли и примеряют на себя, словно одежду в магазине, торгующем старьем, – ибо все злодейства в этом мире давно известны и ношены-переношены, а светлые мысли всегда новы и легки, словно наряд голого короля, который не сразу и не всем дано увидеть.

Подойти? Вместо ответа она повернулась и медленно пошла совсем в другую сторону. Кораблик уплывал, и скамейка с сидящим незнакомцем (конечно, он незнакомец, ведь она так мало узнала о нем) оставалась за линией горизонта. Разве мыслимо это – подойти первой? Нет, она иначе воспитана. Да, это несомненно был ее «типаж», Насте из всех мужских эталонов нравился именно такой, но воспитание не снимешь, не повесишь на вешалку – оно «надевается» на всю жизнь и становится чем-то вроде верхнего слоя кожи, и человек одет в него, в эту ткань из предрассудков и предубеждений, в ткань, которая тем не менее многих уберегла от слепого безрассудства, при этом кое-кому позволив выставить себя в самом выгодном и достойном свете. Вот и теперь связь между корабликом и берегом оказалась неутраченной. Роман перестал смотреть вверх оттого, что затекла шея. Он огляделся, с нарастающим восторгом заметил ее, уже вот-вот готовую исчезнуть, хотел было крикнуть, но раздумал, вскочил и, прихрамывая и гримасничая от вновь появившихся иголок в ступне, ринулся вдогонку. И, конечно, он ее догнал. Не бывает по-другому с теми, кто умеет так смотреть в небо.

Боль в ноге быстро прошла, но он долго еще нарочно прихрамывал, чтобы она обратила внимание, сказала что-нибудь. Он полюбил ее манеру говорить, готов был слушать Настин голос и днем и ночью, но выходило пока только днем, и на то, по мнению Насти, были свои причины.

Они встречались уже две недели, и Настя, вдруг обнаружив в себе умение сердцеедки, входящее в набор приемов каждой женщины, решила повременить с самыми откровенными отношениями. Не то чтобы он ей не нравился, об этом и речи быть не могло. Просто, заметив с самого первого момента их знакомства кое-какое сходство, мимолетное копирование Ромой некоторых манер ее первого мужа, Настя решила к этой схожести получше присмотреться, чтобы в случае чего прервать отношения, не дав им зайти слишком далеко, когда пришлось бы, что называется, резать по живому, лишний раз травмируя сердце, которому и так хорошенько досталось. Рома в отличие от первого ее супруга не был таким изворотливым, изощренным лгуном, не присваивал себе статус хирурга, кардиолога и чуть ли не доктора наук. Вполне возможно, он был таким же, как когда-то Герман, и у него тоже имелся красивый павлиний хвост, которым некоторые мужики нагоняют на простодушных дурочек морок и чары. Но хвост недолговечен, он быстро изнашивается и требует время от времени реставрации. Сколько Настя ни приглядывалась, хвоста она так и не увидела, и это, безусловно, шло Роме в «личный зачет». Но была в нем и иная черта: какая-то врожденная истовая тяга к хулиганству и чрезмерная, залихватская откровенность. Насте даже казалось порой, что при других обстоятельствах он совершенно спокойно мог бы стать бандитом и в этой своей ипостаси уйти далеко, достичь неведомых ей высот, сделавшись в конечном итоге этаким авторитетным сукиным сыном, конкретным хозяином жизни, опекающим церковный приход в безвестной деревеньке в надежде, что грехи там списываются сами по себе.

Однажды, когда они сидели в очередном заведении – а это был совсем уж поздний вечер буднего какого-то дня, – Роман, заказав себе сто граммов водки и в качестве закуски употребив бутерброд с красной икрой, сделался сентиментален, его потянуло на воспоминания о том весьма остром пограничном периоде между детством и юностью, что является самой предтечей взросления. Посмеиваясь и поглядывая на половинку бутерброда с ровным надкусанным полумесяцем, он внезапно расхохотался в голос, да так громко, что все немногочисленные посетители разом вздрогнули, а официант – тщедушный малый годов эдак осьмнадцати и весом с шестимесячного добермана-пинчера – уронил поднос, загремевший, словно гонг.

– Что с тобой? – Настя, которой этот внезапный приступ веселости был одновременно и приятен и непонятен, с удивлением поглядела на своего нового знакомого. Доселе подобных припадков смешливости за ним не водилось.

– Со мной?! О! Со мной все совершенно в порядке. – Он приложил к слезящимся от смеха глазам бумажную салфетку из тех, что, свернувшись треугольником, смиренно ждали своего часа, теснясь в незатейливом проволочном держателе. После того как он выдернул одну, за своей товаркой последовали еще по меньшей мере три или четыре салфетки и теперь с нелепым видом лежали на белой скатерти, напоминая флажки, за которые ушел обложенный было со всех сторон матерый волчище, плевавший на предрассудки и правила охоты.

– Я вспомнил, как впервые в жизни не просто попробовал красную икру, а обожрался ею до такой степени, что почувствовал себя беременной рыбиной, из которой эту самую икру и выпотрошили. Рассказать тебе? О, это занимательная история, клянусь всеми святыми. Мне тогда было, – он призадумался, – не помню точно. Что-то около тринадцати лет. Я же не москвич, я из славного города Ногинска, что в тридцати километрах от Москвы…

Настя невольно вздрогнула. Вновь совпадение! Мать Германа была родом из Ногинска, и сам Кленовский проводил там все школьные каникулы, и вот теперь явление еще одного «ногинчанина»…

– …А Ногинск, он при всей своей невеликости имеет удивительно много районов, каждый из которых, взятый по отдельности, – это целый мир. Вот, скажем, Заречье есть такое. Тебе это вроде ничего не скажет, а каждый мой земляк знает, что в Заречье нельзя оставлять на улице машину дольше, чем на пять минут, без охраны. Почему? Наркоманы разберут по винтику и загонят – это их способ удовлетворить свои ежедневные потребности. Я родился на Ленинском. Есть такой поселок на окраине города, а за ним начинаются всякие воинские расположения и тянутся черт знает до какого места. В общем, военных там во времена моего детства было очень много. Жили они припеваючи, не то что сейчас. Все на машинах, дети в заграничных шмотках, спецпайки и так далее. У них свое поселение было – Полигон, так оно до сих пор и называется, и еще есть Дальний Полигон, там тоже для вояк дома построили. Был там даже клуб офицерский, назывался дом культуры, или просто ДК. Все так и говорили – пойдем в ДК, там сегодня «Пираты двадцатого века». Помнишь такой фильм? Я пятнадцать раз смотрел. Ну, у меня-то родители не военные, шмоток заграничных тогда и в помине не было, и мы с парнями, конечно, завидовали офицерским детишкам, чего уж греха таить. Но в конфликты с ними не вступали, тем более что учились все в одной школе и в принципе классовое сознание в нас, можно сказать, дремало, хотя было начеку. У нас с парнями была своя компания, шесть человек, и мы всегда вместе околачивались. И вот как-то на День Советской Армии решили мы прогуляться к ДК, а там, как положено, праздник, полный клуб вояк, в кинозале торжественное собрание, в фойе танцы, а в бильярдной оба стола накрыли белыми скатертями, вот прямо как у нас сейчас, и на этих столах, Настя, чего только не было! Окна у бильярдной выходили в лес, сам клуб вообще с трех сторон был лесом окружен, а мы с ребятами возьми в бильярдную-то и загляни. Представь себе: пока те там танцевали и докладчика слушали, их угощение дожидалось. Бутербродов просто горы: с колбасой, с балыком, с икрой опять же, пирожные, еще море всего и, конечно, шампанское и «Фанта»! А «Фанту» раньше где-то в Москве по лицензии делали, и она была просто обалденно вкусная, вкуснее, чем теперь, и была, конечно, страшным дефицитом. Да там все, в бильярдной, было дефицитом, для нас, во всяком случае. Ну, у нас, само собой, слюни потекли, хоть рукавом утирай, а в бильярдной так по-прежнему никого и нету. И тут кому-то пришла мысль, что недурственно было бы…