Нерон. Безумие и реальность - Александр Бэтц

Таким образом, оказав помощь Мессале Корвину в 58 году, Нерон пошел по стопам своего прапрадеда Августа. Наблюдатели зафиксировали: семья ничего не забывает, преданность окупается – и это была вторая причина поддержки Нерона, ведь теперь он, как ожидал, мог рассчитывать на Мессалу Корвина. Корвин был не единственным сенатором, которого Нерон привязал к себе финансовой поддержкой. В том же году, по словам Тацита, он также регулярно выплачивал субсидии Аврелию Котте и Квинту Гатерию Антонину[655]. Их история неизвестна, более того, Тацит пишет, что эти двое потеряли свое семейное состояние из-за расточительства. Впрочем, все, кто хотел, на основе приведенных выше эпизодов делали вывод, что император не бросал сенаторские семьи в беде.

Во внешней политике дела также шли в пользу Рима. На Востоке доблестный полководец Корбулон уже три года защищал римские интересы в Армении, сражаясь с парфянами. Корбулон, как уже упоминалось, добился частичных успехов в 55 году, но парфянин Трдат I по-прежнему прочно занимал армянский престол при поддержке своего брата Вологеза I. Парфяне против римлян – то была борьба на равных. Римляне с горечью осознали это еще 100 годами ранее в результате тяжелого поражения Марка Лициния Красса в 53 году до н. э. при Каррах недалеко от Евфрата. По меньшей мере 20 000 римлян погибли либо непосредственно в песках пустыни, либо от истощения в плену, а сам конфликт был исчерпан только в 20 году до н. э. при Августе, уделившем этим переговорам особое внимание (рис. 10)[656].

В 58 году, когда Вологезу пришлось бороться с восстанием в Гиркании[657], Корбулон получил возможность изгнать Трдата из Армении. Парфяне потеряли контроль над царством. Чуть позже римляне посадили на армянский трон царя-марионетку Тиграна[658], отпрыска правящей династии из Каппадокии, что на востоке современной Турции[659].

Это было на руку Риму – и Нерону. В конце лета 58 года в связи с успехами в Армении Нерон был провозглашен императором[660]. Таким почетным воинским титулом во времена республики солдаты отдавали дань уважения своему полководцу после победоносного сражения[661]. С I века до н. э. сенат также мог награждать победоносного полководца титулом император. Независимо от одобрения войсками или сенатом, тот, кому дозволялось именовать себя императором, убедительно доказал, что умеет командовать армиями или, по крайней мере, выигрывать войны. В эпоху империи вся слава доставалась принцепсу как номинальному главнокомандующему всеми вооруженными силами Римской империи. Таким образом, после победы в Армении лавры пожинал не Корбулон, а Нерон. Таковы были правила. Одобрение в данном случае, вероятно, исходило от сената, который и в других случаях не скупился на похвалы Нерону: статуи изображали императора, одержавшего военную победу, а на Капитолии даже возвышалась триумфальная арка в ознаменование успеха на Востоке[662]. Тацит считал подобные меры необоснованными и чрезмерными, и он был в этом не одинок[663]. В дальнейшем окажется, что он был прав, поскольку до победного конца войны в Армении в 58 году было еще далеко. Но современники пока что этого не знали. С их точки зрения, парфянская опасность для стратегически важных римских провинций в Малой Азии и Леванте миновала.

Прочное положение империи в целом, вновь укрепленное благодаря активным действиям Корбулона на Востоке, избавляло Нерона от забот о внешнеполитическом курсе. Дела шли хорошо, отчасти с его участием, отчасти без него, потому что Сенека и Бурр по-прежнему держали все под контролем. Неудивительно, что в этом окружении император больше обращался к занятиям, которые были ему куда ближе, чем политика.

Рис. 10. Знаменитая статуя Августа из Прима-Порта. Первый римский император представлен в качестве победоносного полководца. На нагруднике изображено, как парфяне возвращают захваченные римские штандарты. Мраморная копия предположительно бронзового оригинала, Рим, нач. I в.

© Asier Villafranca / Shutterstock.com

Рано поцелованный музой

В спокойные годы после восшествия Нерона на престол проявилась одна из самых узнаваемых его черт, которая на протяжении почти 2000 лет рецепции вызывала прежде всего осуждение и лишь иногда понимание: император превратился в артиста.

Общеизвестно, что Нерон стремился к большой сцене, но, к огорчению многих людей из его окружения, не к политической. Однако, когда и почему он так последовательно пошел по этому пути, сказать сложно. Окончательные выводы о творчестве Нерона, подобные тем, что делают Светоний и Кассий Дион, создают мгновенное впечатление, что все было предопределено с самого начала и не имело никакого развития. Однако подобное заключение далеко от истины как в историческом, так и психологическом отношении. Нерон лишь постепенно обращался к искусству с той степенью профессионализма и потребности в демонстрации, что в итоге вышло ему боком. Мотивы его действий со временем менялись. В любом случае начало было умеренным, и многие интересы, которые Нерон преследовал в роли молодого императора, сами по себе возражений не вызывали[664].

Еще в юности у Нерона развилась сильная страсть ко всему, что касается искусства. Все желающие могут мысленно перенестись в самое раннее детство Нерона и сослаться на того самого малоизвестного танцора, который, как говорят, воспитывал трехлетнего Нерона, когда тот находился на попечении своей тетки Домиции Лепиды[665]. Годы юности, безусловно, оказали на него куда бо́льшее влияние, чем проведенные с танцором, поскольку Нерону, как и любому отпрыску высшей знати, подавали все виды искусства на блюдечке. Не было ничего предосудительного в попытках сочинять музыку, лепить и рисовать, писать литературные тексты или читать их в узком кругу[666], ибо это соответствовало идеалу образования, давным-давно завезенному из Греции и теперь прочно укоренившемуся среди римской знати. Такие люди, как Цезарь, Август, Тиберий или Германик, также время от времени брали в руки stilus и худо-бедно создавали собственные литературные произведения. При этом они не забывали о своих политических, военных и общественных обязательствах[667].

Нерон с самого начала посвятил себя музам совершенно иначе, чем его родня, более амбициозно, более серьезно – и, следовательно, куда более неуместно с точки зрения всех тех, кто высказывал свое мнение на этот счет. Тем не менее критики Нерона наверняка смирились бы с этим, если бы все оставалось в рамках бесконечных декламаций и постоянного общения с артистами, о чем повествуют Светоний и Тацит[668]. Однако первой серьезной проблемой для признания стало именно расширение художественного спектра: едва придя к власти, Нерон пригласил ко двору известного кифареда Терпноса, дабы наслаждаться его музыкой изо дня в день и до поздней ночи. Светоний говорит, что с этого момента у Нерона созрел план попробовать самому выступать с кифарой, в том числе на публике[669].

С точки зрения консервативных критиков Нерона, две вещи в его намерениях были в корне неверны и ничего, кроме неприятностей, не сулили. Во-первых, по сравнению с лирой, кифара была