Мадам Поммери. Первая леди шампанского брют - Ребекка Розенберг

с каждым годом. Моя цель – сделать самое восхитительное на свете шампанское.

– Ну, у вас просто огненный нрав. – Он протягивает пустой бокал за добавкой, что недопустимо по этикету. Я подливаю ему, и он опускает нос в бокал.

– Да, определенно нужно больше сахара.

– Германия собирается завоевать Францию?

– От меня это не зависит, к сожалению. – Он вскидывает брови. – Но пока я здесь, я намерен жить во Франции как бог.

Расхожая немецкая поговорка. Немцы считают, что мы гедонисты с нашим вином и изысканной кухней. Я наливаю все оставшееся в бутылке шампанское в его бокал до самых краев, нарушив еще одно правило.

– Вам нужно еще что-нибудь от меня? Или я могу уйти?

– А-а, да. В шесть утра мне нужны крепкий кофе и свежие круассаны, днем вкусный французский обед с вином, а вечером ужин в столовой для моих офицеров.

– Вы хотите, чтобы я обеспечивала вас питанием?

– И я требую вашего общества за обедом, когда сочту это нужным. – Он смотрит на огонь. – Женщины умеют смягчать тяготы войны. – Он выливает в глотку шампанское.

Я могу лишь догадываться, что он имеет в виду.

– Простите, что не могу обедать с вами. Я должна обедать с дочерью и невесткой.

– Вы будете обедать со мной. – Его голос меняется и звучит уже строго. – И позаботитесь о том, чтобы ваши дамы подавали блюда на сегодняшнем офицерском банкете.

– Эти дамы принадлежат к верхнему слою общества в Реймсе, – возражаю я. – Они совершенно не умеют подавать блюда. Их обслуживают служанки, которые были обучены этому в нашем приюте.

– Dumme Frau! Глупая женщина! – Он с раздражением ставит бокал и ломает ножку. Осколок впивается в ладонь, кровь капает на пол.

– Ой господи! – Схватив с кресла кружевную накидку, я туго перевязываю его руку. – Вот. Сейчас кровотечение остановится.

Он отдергивает руку.

– Вы не понимаете, что происходит. Вы моя пленница и будете делать то, что я прикажу, без разговоров. Verstehen Sie? Понятно вам? – Вся его любезность исчезла.

Я его пленница. Эта мысль парализует меня. Мои друзья и соседи столкнулись с такой же ужасающей реальностью.

Он встает и поворачивается спиной ко мне.

– Вы должны найти женщин, которые будут прислуживать на сегодняшнем банкете. Пятидесяти будет достаточно.

Подойдя к двери, я выхватываю из гардероба накидку. Пятьдесят, сказал он. Это невозможно. Я не знаю ни одной, кто согласится прислуживать нашим врагам.

На площади Реймса орды солдат роятся словно шмели, обнявшись за плечи, плюют на булыжник, орут, завывают, горланят немецкие песни, размахивая украденными бутылками шампанского.

Накинув на голову капюшон, я торопливо бегу боковыми улочками к дворцу «Альгамбра».

24

Кормить мармеладом свиней

Во дворце То жарко пылает огонь в огромном камине. Роскошные залы мгновенно наполнились новыми запахами – вонью от перегара, немытых ног и застарелого пота прусских офицеров. Они козыряют пятнами крови и грязи на своих мундирах, хвастаются убийствами и грабежами перед своими командирами и генералом Францем. И перед Рейнаром Вольфом. Что тут делает банкир? Он сидит рядом с генералом Францем и беседует с ним так, словно они старые друзья.

Ирония этого вечера давит на меня. Прусские захватчики празднуют победу над Францией во дворце То, где в течение многих столетий короновались французские монархи. Оглушительные вопли ликования несутся к готическим сводам, отскакивают от них, разжигая общий настрой.

Гигантские бочки разрезаны пополам и наполнены сотнями бутылок шампанского и вина, украденных из каждой винодельни в Реймсе. Солдаты не заморачиваются со стаканами, а хватают бутылки и срезают горлышко саблей, как это ввел в моду Наполеон. Еще одна ирония этого вечера.

Звучит гонг, отдаваясь эхом в большом вестибюле. Солдаты пробираются к длинным столам.

Звуки фанфар прорезаются сквозь их болтовню. Генерал Франц вскидывает кулак и торжественно потрясает им в воздухе. Он запевает, и солдаты присоединяются к нему.

Победа, победа, победа, победа!

Германия с вами, отчизны сыны!

Пусть смерть своей сенью мне сердце укроет,

О Рейн, твои воды навеки сильны,

Такая же кровь у германских героев![8]

Генерал Франц подает мне сигнал, и я открываю двойные двери кухни. Шахерезада и ее куртизанки несут над головой подносы и огибают столы. Солдаты ликуют и свистят. Я уверена, они не ожидали, что им будут подавать блюда такие экзотические шлюхи в пестрых гаремных шароварах и бюстье.

Мне бы возмутиться, но разве я могу жаловаться? «Альгамбра» выручила меня, когда приютские дамы отказались покидать свои дома и послали вместо себя прислугу. Их я тоже не могу винить. Наших мужчин нет в городе, они в плену или убиты, и враг занял наши дома. Да поможет нам Господь. Я крещусь и вздыхаю.

Люсиль и Луиза, скромно одетые, разносят к столам свежие багеты. Какой-то солдат хватает Люсиль и сажает себе на колени; ее ноги в украшенных гладкими пуговицами панталонах болтаются в воздухе, как у танцовщицы канкана. Другой солдат рядом с ним хватает Луизу и впивается губами в ее губки. Их дружки весело гогочут.

Подхватив юбки, я бегу туда и вырываю девушек из хватки солдат. Потом сопровождаю их, когда они идут к следующему ряду.

– Не улыбайтесь. Не глядите им в глаза и держитесь вместе; я буду ждать вас в конце стола, – наставляю я.

Девицы из «Альгамбры» не боятся солдат, подмигивают им и посылают воздушные поцелуи. Подходящие женщины для такой работы.

Солдаты запевают новую песню.

Deutschland, Deutschland über alles,

Über alles in der Welt.

Германия, Германия превыше всего,

Превыше всего на свете.

Люсиль и Луиза с трудом пробираются вдоль столов. Солдат хватает Луизу за талию, распевая: «Германия, Германия превыше всего…»

Я пытаюсь пробиться к ним, но ряд блокируют поющие парни. «Превыше всего на свете».

Луиза напряженно идет через толпу, скрестив руки на своих юных грудках.

– Германия, Германия превыше всего. Превыше всего на свете.

Луизу уносит от меня волна похоти, солдаты лапают ее, щиплют, обжимают. Я бегаю по периметру, ору на них, требую прекратить это, как будто они могут слышать меня в общем пьяном гвалте. Солдаты перебрасывают девушек от стола к столу, их гортанный гогот терзает мой слух. Выставив плечо, я пробиваюсь через обезумевшую толпу, отталкивая грубые руки от моего тела. Кажется, солдат не волнует, что я гожусь им в матери.

Трубят горны, и все взоры обращаются к главному столу. Генерал стоит, подняв руки, и властным