Колонна и горизонты - Радоня Вешович

и Мечавы — Крайна складывала о нас такие же стихи, как и о королевиче Марко. В них крайнцы говорили: «Пойдешь с пролетарцами — станешь героем, останешься дома — бесславно умрешь».

У почти полностью сгоревшей во время боя за освобождение города лесопилки, обуглившиеся стены которой еще сохраняли запах гари, был организован митинг. Произносились речи и здравицы в честь Красной Армии, Сталина и Тито, раздавались призывы к братству и единству пролетариев. Затем комиссар 6-го белградского батальона Чеда Миндерович, литератор, прочитал отрывок из своего произведения «Пути 1-й пролетарской бригады». До поздней ночи руки бойцов сплетались в зажигательном народном коло и звучали песни о великом братстве, рожденном и закаленном в битвах с ненавистным врагом.

Гул самолета в ночном небе заставил, нас сняться с места и продолжить путь к Оштрелю. Начиналась осень. Лес запестрел разноцветными красками — от золотых до багряных, а между ними кое-где сверкали серебром большие россыпи влажных камней.

Верховный штаб разместился в вагонах, стоявших на станции у Оштреля. Сюда хлынули массы крайнцев, покидавших под руководством своих коммунистов обжитые места. Они вступали в бригаду и партизанские отряды. В людях чувствовалась уверенность в своих силах, и их песни напоминали старославянские гимны древним богам благополучия и охоты. В одной из них говорилось: «Товарищ, твой дом горит, твое дитя плачет, остались одни старая мать и возлюбленная». Ответ на эти печальные слова гласил: «Пусть дом горит, пусть плачет мать и любимая — боец не может идти домой, не смеет оставить поле битвы».

Коммунисты и партизаны для крайнцев олицетворяли самые лучшие человеческие качества. Их пример рождал жажду жизни, стремление к знаниям и сплочению. Многие села в это время стали огромными мастерскими, где вязали и шили одежду для бригады и партизанских отрядов.

В открытых вагонах, с грохотом проносившихся по железной дороге на склонах Грмеча, мы продолжали свой путь к Ключу. Полотнища наших знамен трепетали на ветру, а над лесами не смолкая неслась песня. Машинист свернул на боковую ветку и, чтобы нас не обнаружили самолеты, завел состав глубоко в грмеченские леса. Батальоны вместе со штабом бригады расположились под деревьями на дневной отдых. У всех еще сохранялось приподнятое настроение, с которым мы покинули Оштрель. К вечеру к нам со всех сторон нагрянули крестьяне. Женщины и дети несли узелки с продуктами. Как они узнали, как нашли нас здесь, если никто из бойцов не выходил из лесу и вблизи не было ни одного населенного пункта? Эта встреча растрогала всех. Вечером у костров разгорелось веселье. Даже работники штаба бригады внесли свою лепту в концерт художественной самодеятельности, организованный тут же для народа. Коча удивлял всех испанскими песнями. Я всегда с удовольствием слушал его. Помню, когда наш лагерь находился у города Фоча, одна крестьянка с восхищением говорила бойцам о нашем командире:

— Ну и красив же ваш начальник! Красив, как Карагеоргий!

Наш наблюдательный пункт был оборудован на холме, возвышавшемся над сожженным селом вблизи станции Бравско. Отсюда хорошо просматривалась местность, которая представляла собой картину полного опустошения: вместо домов и сараев — груды пепла. По пыльным дорогам с раннего утра тянулись крестьяне: мужчины и женщины спешили на поля, дети — в школу. Над куренями из веток, как в Вуковском и Равно, с утра вился дымок. Слышался скрип повозок, нагруженных урожаем. Босоногая, необычно серьезная детвора с книгами за пазухой гурьбой бежала в свои «зеленые» школы, по внешнему виду напоминавшие наши пастушьи хибары, крытые хворостом.

Эти люди пришли сюда из лагеря беженцев с вершин Грмеча, где они вместе с домашним скотом и убогим скарбом скрывались от невзгод. Когда наступало затишье, они немедленно спускались с гор и начинали строить, пахать, учиться, а с появлением опасности вновь превращались в беженцев. Этот дым, эти люди, эти курени из веток лишний раз убеждали в неистребимости человеческой жизни, которую питали такие идеи, как наши. От этих радостных мыслей наступавший рассвет казался чистым и прекрасным.

На что же будут способны эти люди, когда получат свободу, когда будут созданы все возможности для полного расцвета их сил? Творческие возможности освобожденных людей казались безграничными…

Затем была беспросветная ночь блужданий по лесам возле Ключа. Этот город недавно захватили немцы и передали его какому-то домобранскому батальону. Прошел дождь. Дорога была очень скользкой. Мы двигались в темноте наугад. Ветки деревьев больно хлестали по лицу, и одна из них, которую нечаянно отпустила медсестра Мелания, серьезно повредила глаз Йовану Поповичу. Утром установили минометы, и Якша начал обстреливать здание, где засели домобраны. Трудно было увидеть, куда падали эти мины (туман полностью скрывал город), но от их разрывов грохотала вся долина.

Наши окружили башню Томашевича, но до утра большего достигнуть не смогли. Погиб Павел Даскиевич, который закрыл собой амбразуру усташского блиндажа у Ключа. (В Ливно Даскиевич охранял пленных у статей и группу гитлеровцев во главе с майором Йоргом, а незадолго до этого боя его перевели во 2-й черногорский батальон.) На следующий день штурм повторили, однако домобраны, ведя огонь из-за крепостных стен, без особого труда сдерживали нас. И только на третью ночь, 7 октября 1942 года, Милан Бигович, Душан Влахович, Божко Дедеич, Душан Шабан, Иво Дапчевич и Войо Абрамович перелезли через крепостную стену и внезапно напали на домобранов. Таким же образом туда проникло и наше подкрепление. Противник, понеся большие потери, был вынужден спешно покинуть крепость. Остатки отступавшего гарнизона были рассеяны крайнскими подразделениями на шоссе, ведущем к Санджакскому мосту.

В Ключе вспыхнул огромный пожар, и нам пришлось расположиться в ближайших мусульманских селах, в которых не было ни души. Сливы и яблони гнулись под тяжестью плодов, с веток то и дело падали перезрелые фрукты, и трудно было сесть на землю и не испачкаться. Во дворе, где мы расположились, горделиво прохаживался петух — красавец с розовыми перьями. Кур не было видно. На рассвете петух будил нас своим пением, и странно было слышать, что на его голос не отзывались другие петухи. Спали мы под деревьями, и, несмотря на то что тщательно расчищали место для сна, утром оказывалось, что все наши плащ-палатки, шинели и одеяла перепачканы сливами.

Однажды петух исчез. Повара поймали его на приманку. На наши протесты они отвечали по-поварски практично: петух попал в фасолевый суп во имя общего здоровья, потому что изо дня в день мы питаемся только фруктами и наконец пришло время