Колонна и горизонты - Радоня Вешович

краю улицы, вошла туда. В комнате она увидела несколько винтовок, прислоненных к столу, а на кровати у стены — восемь человек в синей форме. Это были таможенные служащие. Один из них спокойно объяснил ей, что они решили прекратить борьбу против своих же братьев.

Когда 2-й черногорский батальон пробивался к центру города, каждый стремился не отстать от наступавших войск: отставшему грозила смерть. Чтобы не повторилась плевленская трагедия, на рассвете по сигналу свистка у школы собралось совещание. Приняли решение остановиться здесь на дневку. Роты были размещены на площади в зданиях жандармерии и суда. Бойцы сносили сюда патроны и гранаты. Вскоре в занятых бойцами зданиях раздалась песня «Не слезами бой ведется». Она звучала как батальонная клятва. Одна за другой открывались форточки окон, и песня полетела из здания в здание. В гостинице «Кларич» некоторые бойцы, к ужасу строгого, но неизменно справедливого Божо Божовича, улеглись отдохнуть раздетыми, чтобы хоть немного понежиться в чистых гостиничных постелях.

Первый пояс укреплений, протянувшийся по линии гора Башаковца, крепость Табия, монастырь, цементный завод, рудник, находился в наших руках. На следующий день продвижение к центру города возобновилось. Стараясь вывести из-под огня 3-ю санджакскую бригаду, которая в то утро потеряла прославленного командира златарского батальона Момира Пуцаревича и еще нескольких лучших бойцов, наша 3-я рота вместе с другими подразделениями около полудня атаковала домобранскую казарму с тыла.

Мирко Новович передал домобранам через одну пожилую женщину, местную жительницу, письмо с предложением о переговорах. Вскоре появился домобран (как мы позже узнали, ремесленник из Боснии) и сообщил нам, что многие из них согласны сдаться, но два офицера угрожают пристрелить любого, кто отважится выйти из внутреннего бункера. Новович приказал домобрану вести его в казарму. Вместе с ними пошли еще двое наших — Масловарич и Недович.

Во дворе казармы суетились домобраны. Кто копошился возле своих мешков со снаряжением, кто опустошал магазины автоматов, стреляя по златарцам. Новович мгновенно принял решение. Он не стал вызывать парламентеров и, не давая времени на размышления, крикнул изо всех сил, требуя бросить оружие. Ошеломленные такой решимостью, домобраны сразу же подчинились и начали складывать винтовки, подсумки, легкие пулеметы, ранцы, ремни… Выросла целая гора трофеев, рядом выстроилось около сотни домобранов.

Три дня усташи ожесточенно сопротивлялись. Они использовали даже консервные банки, наполняя их песком и взрывчатым веществом. Их разрывы всю ночь отдавались эхом в ливненской котловине. Наша бригада понесла большие потери. Только в результате взрыва одной мины было ранено четырнадцать бойцов из 2-го черногорского батальона; двое из них вскоре скончались.

Сбылось предсказание коменданта Крижанеца о том, что итальянцы и «Черный легион» Францетича поспешат из Далмации и Купреса на помощь осажденному гарнизону Ливно: утром от реки Динары донеслись звуки стрельбы. Подходившего противника остановили и разбили далматинские отряды. Ожесточенные бои продолжались три дня. Здесь погиб молодой командир 1-го далматинского ударного батальона Анте Йонич, родом из Сплита. Вражеская мина настигла его, когда он выносил с поля боя раненого товарища. Анте, как и Петр Лекович, недавно погибший в Живне, стал одним из первых народных героев Югославии.

И только на третий день гарнизон, засевший в доме Митровича, был разбит. Для этого пришлось использовать горную пушку, которую доставили из Гламоча по распоряжению штаба 5-го крайнского отряда. По дому Митровича выпустили пять снарядов, и цель была достигнута. Группы усташей в беспорядке хлынули к ручью. Там их встретил сильный огонь наших подразделений, и усташи поспешно повернули назад. 7 августа на крыше дома Митровича появился белый флаг. Ворота дома раскрылись, и потянулась колонна в сотню усташей во главе с известным бандитом Водопоем (бойцы называли его Кровопийцей, что ему больше подходило) и группой немецких специалистов во главе с майором Йоргом.

У дома Митровича выросла гора трупов усташей, которые местные жители и бойцы бригады вытащили из комнат. Несколько снарядов сделали больше, чем наша ожесточенная борьба за три дня.

Спали в монастырском саду. Стояла тишина. Бесшумно двигались молчаливые монахи, на лицах которых застыло смиренное выражение. Нас окружали большие деревья, прочные монастырские здания; везде чистота и абсолютный порядок: в кельях — со вкусом расставленная мебель для монахов, в застекленных шкафах библиотеки — книги, как и подобает, в основном на латинском языке. В саду находилась колокольня, с которой в первую ночь боя беспрерывно строчил пулемет, пока его не заставили замолчать наши гранаты. Так же, как и в Щите.

Нас будили колокола, самые лучшие, какие мне довелось слышать: три певучих звука, как гимн радости, проплывали над городскими крышами и уносились в горы, чтобы вернуться звонким эхом.

Освобождение Ливно праздновали не только жители этого края, но и вся повстанческая Далмация и Западная Босния. Теперь даже самому заядлому скептику было совершенно ясно, что наша борьба растет и по масштабам, и по серьезности планов. Город стал своеобразной цитаделью, куда стекались многие окрестные повстанческие отряды. Местное партийное и военное руководство прибыло сюда на встречу с членами Верховного штаба и партизанскими командирами.

Из-за сильной жары мы выходили в город только после захода солнца. В тот вечер Войо и Крсто чувствовали себя оскорбленными: один из офицеров высшей штабной «свиты» таким покровительственным тоном похвалил их, что они эту «благодарность» восприняли как обиду. «И дальше так держать! Пусть все знают, кто такие пролетарцы. Вот молодцы! Задали же вы вчера усташам перцу!»

Когда товарищ из штаба ушел, Войо и Крсто недоуменно переглянулись:

— Нет, ты только посмотри на этого тылового героя! Он говорит так, словно для него война уже закончилась, и считает, что мы здесь лишь для того, чтобы передать ему ключи от города, а потом выслушивать его похвалы. Что мы для него — охотничьи собаки, которые должны складывать дичь у его сапог?..

Из нашего батальона выделялись караулы для охраны пленных усташей. Полевой суд тщательно разбирал каждое дело и выносил приговор. В течение дня по вызову суда приходили чудом оставшиеся в живых женщины — жительницы Ливно и ближайших сел, чтобы опознать убийц своих мужей, детей, братьев и других родственников. Прибывали также матери, сестры и жены пленных усташей. Женщины спрашивали, какая участь ждет их близких, а затем оставляли узелки с едой у караульных помещений и молча уходили.

Вечером патрули и специально выделенные группы уводили приговоренных к смертной казни в каменоломню вблизи монастыря, и там приговор