Колонна и горизонты - Радоня Вешович

людей. Взгляни, например, на это высушенное постами и молитвами лицо. Можешь ли ты с уверенностью сказать, что оно не принадлежит матери какого-нибудь палача, находившегося в доме Митровича?

ПРИЗЫВ К ЖИЗНИ

Дождь часто барабанил по брезенту и нагонял сон. Мы расположились лагерем на лесной поляне недалеко от безлюдного села Дони-Малован. Усташи недавно вырезали там всех жителей, включая детей и стариков. Опасаясь, что трупы убитых сброшены в сельские колодцы, воду для питья и приготовления пищи мы приносили с гор. На опустевших полях копали картофель и варили его с маленькими кусочками козьего или овечьего мяса из наших скудных запасов. Собирали и дождевую воду, сливая ее с плащ-палаток в котелки. По вечерам рассаживались у костра, пекли картошку и делили ее меж собой. Глаза наши слезились от пепла и дыма.

Вместо дверей и окон в сельских домах зияли большие темные проемы. Казалось, это смотрят искаженные болью и ужасом лица их обитателей. Даже широко раскрытые глаза зарезанной козы, лежавшей на траве у нашей кухни, мое воображение связывало с глазами детей, скирдоправов и косарей, с надеждой устремленными в горы или в синее бездонное небо. Сбывалось предсказание товарища Тито. Еще в Рудо он предупреждал всех, кто стоял в строю пролетарцев, что им придется увидеть не только распростертые для объятий руки, но и много крови, жертв и лишений.

Там, где кончалось поле и начинались горы, поросшие хвойным лесом, смутно выделялись белые точки — дома в Купресе. Здесь засел сильный гарнизон усташей численностью до двух тысяч человек. Недавно крупные силы наших войск штурмом пытались взять Купрес, но потерпели неудачу, оставив на поле боя около четырехсот пятидесяти бойцов из 2-й пролетарской, 4-й черногорской, 1-й крайнской, 10-й герцеговинской, 3-й санджакской бригад и 3-го крайнского отряда, который потерял здесь своих легендарных героев Симелу Шолаю и Душана Метлича. У многих после этого появились опасения, как бы не повторилась история безуспешного боя за Плевлю.

В ожидании приказа на повторный штурм Купреса мы, несмотря на голод и дожди, заполняли эти дни занятиями, которые продолжались от зари до позднего вечера. Короткая передышка давалась лишь для того, чтобы проглотить жидкую похлебку. На политзанятиях читали «Историю ВКП(б)», абзац за абзацем, как и в Средне, Влаоле и Горажде, потому что, по словам Войо Масловарича, суровую действительность одним желанием не изменишь.

Что же касается проверки нашей стойкости — умения держать себя перед классовым врагом, то здесь необычайную «находчивость» проявил Живко Живкович. Бывший политзаключенный, он на собственном опыте знал, как тюремщики до войны мучили коммунистов. И Живкович придумал жестокую игру, которую назвал «причащение». Когда в палатку Живковича заходил какой-нибудь боец, на него внезапно набрасывались, связывали руки, снимали обувь и сильно били ремнем по голым пяткам. Нанося удары, требовали, чтобы «причащавшийся» признался в принадлежности к партии и выдал своего руководителя и товарищей по организации. Не знаю, сколько человек выдержали этот «экзамен», но хорошо помню, что мы за десять верст обходили палатку «затейника».

В борьбе за настоящие товарищеские взаимоотношения в нашей партийной ячейке впервые стала использоваться критика и самокритика. Мы действовали по принципу: все о каждом, каждый обо всех. Все положительное и отрицательное, замеченное в поведении товарищей во время боя и учебы, а также в их отношении к своим обязанностям, прямо и открыто обсуждалось на собраниях. В конце собрания обычно выступали те, кого обошли молчанием. Как правило, это были самокритичные выступления. Люди говорили, что знают себя лучше, чем товарищи, и подчеркивали те или иные свои недостатки. Стараясь дать наиболее полное представление о себе, некоторые даже рассказывали о своем детстве.

Храбрость у нас рассматривалась в неразрывной связи с основными чертами характера человека — от тех, что проявлялись помимо воли как типично старочерногорские, до тех качеств, которые мы сознательно в себе воспитывали и которые вели нас на битву. А чрезмерное старание получать только самые трудные задачи мы расценивали как проявление эгоизма. Особенным уважением пользовались те, кто умел в нужное русло направить разговор, сориентироваться в сложной обстановке и внести в повседневные дела живую струю.

Это был детальный и подчас суровый анализ характеров, однако это помогало нам избавиться от старых привычек, приносивших больше хлопот, чем настоящие трудности. Критика товарищей и требовательность к себе открывали не известные раньше источники силы. Отрадно было видеть, как тот или иной человек изживал свои недостатки и, будто наперекор самому себе и другим, становился примером для всего подразделения. Иногда этому способствовал случай. Внешне могло показаться, будто так сложились обстоятельства, однако случай лишь помогал раскрыться тем золотым запасам храбрости и мужества, которые были спрятаны в глубине души человека.

Критика не ломала, а лишь закаляла характеры. Мы знали: жестокую действительность можно изменить лишь подходящими для этого средствами и стойкостью бойцов. После такой перекрестной «чистки» иногда на короткое время наступало охлаждение в отношениях, но это случалось очень редко: как правило, если дело было уж слишком щекотливым, или между теми, кто критику в свой адрес связывал с прежними разногласиями. Мне лично не было сделано ни одного несправедливого упрека, и я воспринимал критику товарищей как высшую степень взаимности, как зеркало, в котором до мельчайших деталей отражаются твои поступки, приносящие вред или пользу товарищам.

Здесь, на лугах у села Малована, у нас проходили межбатальонные теоретические конференции и совместные вечера отдыха. Отношения между батальонами и ротами в нашей бригаде можно было назвать соседством кочующих селений, между которыми каждый день протаптывалась новая тропа. Сколько раз я видел наших бойцов, заснувших от усталости прямо на снегу или траве! Сколько видел раненых! Из скольких рук принимал хлеб! Сколько имен уже знал!.. Около костров раздавалась песня, исполненная тоски по милой Сербии:

Ах ты, черный, черный лес, Попаси моих овец, А я сбегаю в село К девушке любимой.

Голоса выводили песню, и чудилось, будто шумит колосьями золотая пшеница на бескрайних просторах Сербии. Это было своеобразное обновление — малованский дух учений и братства в бригаде. Затем закружились народные кола, грустная песня сменялась веселой, и крагуевчане, сидевшие у костров, не выдерживали — вскакивали с мест и прыгали в