Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт

– А если законопатить мхом щели?

– Этого мало. К тому же здесь будут слишком заметны следы. Утоптанный снег укажет дорогу к хижине.

– Барак, но от кого мы прячемся?

Он не ответил.

– И куда мы пойдем?

– В мою пещеру. Она неподалеку от Пещеры Охотниц.

– Ты хочешь сказать…

– Да-да, мой мальчик, я про тех самых Охотниц, к которым мы вскоре наведаемся, – ты ведь недавно сказал, что мы заслужили женщину.

Мы забрали из хижины все необходимое и направились к новому пристанищу. Снег замедлял наше продвижение. Как легкая свежая целина тяжелела, стоило нашим ногам в нее погрузиться! Меня жгло с двух сторон: напряжение раскаляло икры и бедра, а мороз кусал руки, леденил плечи и опалял лицо. Я брел за моим дядей-великаном, и мне приходилось следить за дыханием, чтобы не сбиться с ритма.

– Ты не заблудился, Барак?

Он что-то буркнул. Если снег и затушевал привычные ориентиры, он проявил другие, и они не могли ускользнуть от острого дядиного глаза. А я был ослеплен бешеным сиянием и все время щурился.

Мы шли по заснеженной земле, там и сям на отрогах холмов залегли волнистые складки.

Барак привел меня к нагромождению камней, наполовину засыпанных снегом:

– Вот наше новое жилище.

– Неужели здесь не зимует ни один медведь?

– Я завалил вход.

Он откатил один камень, другой, третий, и вход в пещеру расчистился.

– Барак, только не проси меня проделывать этот трюк.

Сдвинуть с места любой из этих камней было выше моих сил. Барак ответил:

– Этими камушками буду заниматься я, мой мальчик. Чуден замысел Природы: ты создан, чтобы проникать, я – чтобы поднимать. Каждому своя защита.

И мы обосновались в пещере на долгие месяцы.

* * *

– Мой мальчик, нам надо почистить перышки, раз мы собираемся к Охотницам. Но это не так-то просто… в это время года.

Вода замерзла, и Барак очень волновался. Если вы думаете, что одиночество приохотило его к нечистоплотности, то вы заблуждаетесь. Барак нечасто подстригал свою буйную шевелюру и бороду, но гигиену соблюдал строго. Он надраивал себя золой, а потом принимал либо ванну, купаясь в речке, либо душ, стоя под водопадом. А вооружившись пористым камнем, он регулярно скреб свои бронированные пятки. После еды он начищал белоснежные зубы тростником, затем ополаскивал мятным отваром[15].

Вечерами, когда он отправлялся к Охотницам, я замечал у него проблески кокетства: он умащивал свое тело медом, немного выжидал, а потом совершал в речке омовение и возвращался с гладкой сияющей кожей. Перед уходом он укрощал свою гриву с помощью животного жира, натирал запястья, темя и щиколотки цветками пижмы, которую хранил в горшке; эти желтые цветочки распространяли камфорный запах, и кто-то звал это растение душечником, а кто-то козельником. Тибор во время наших прогулок говорил мне, что пижма отпугивает клещей и травяных вшей, и заключал из этого, что, коль скоро пижма отгоняет мелкую живность, она, вероятно, выталкивает и маленьких человечков, способствуя схваткам роженицы.

Зимой Барак обустроил нашу пещеру резервуарами для воды. Он ежедневно наваливал снега в выдолбленные стволы, снег таял, и эти стволы превращались в корыта с водой: одни предназначались для питья, другие – для кухонных нужд, третьи – для умывания. Даже зимой, при скудных возможностях омовения, Барак не изменял своему идеалу чистоты.

– Готов, мой мальчик?

Мы припасли подарки. Зимой дичь редко выбиралась из нор – многие звери впадали в спячку, – но если уж на это отваживалась, то оставляла на свежем снегу недвусмысленные отметины. Не столь проворные, оцепеневшие зверюшки, будь то заяц, землеройка или выдра, падали замертво, настигнутые камнем из нашей пращи. Лук и стрелы были не нужны. Тела животных недолго оставались на снегу теплыми, они быстро остывали и темнели; мы хранили их во льду за пределами нашей пещеры, и это было так хорошо налажено, что одна утренняя охота снабжала нас пищей на несколько дней.

В подарок Охотницам дядя подбил косулю. Когда он взвалил ее себе на плечи, я понял, что он старательно поддерживает свою репутацию щедрого великана.

Мы шли, стараясь держаться высоких мест. Природа играла всеми цветами радуги, всеми оттенками белого, серого, голубого и зеленого. Хоть я и укутался, мороз пробирал меня до костей, и я от холода стучал зубами, стараясь не привлечь дядиного внимания; но Барак не сбавлял темпа, и я наконец согрелся.

Подойдя к небольшому утесу, Барак трижды крикнул совой – то был условный знак. Камень дрогнул, и то, что поначалу я принял за кустарник возле рыжей скалы, оказалось хворостом, прикрывающим кожаный полог.

Появилась Охотница. Она увидела Барака, их глаза встретились. Она подняла полог и пригласила нас войти.

Просторную пещеру там и сям освещали плошки с фитилями. В нос мне ударили десятки запахов: и копченого кабана, и жареного муфлона, и плесени, и овощного супа, и гнилых фруктов, и навоза. При входе дремали гнедые лошади, коренастые и мускулистые; почуяв нас, они пугливо заржали. По пути Барак сказал мне, что Охотницы обладают даром приручать и объезжать диких лошадей.

– Ах, племянник, видел бы ты Охотницу, скачущую на лошади верхом, вцепившись в гриву…

Он объяснил мне, что Охотницы этой Пещеры живут без мужчин. Они позволяют им приближаться, только когда сами того желают, но никогда не делят с ними кров. Они не хотят быть самками ни на старый манер, ни на новый. Обыкновенно у Охотников женщина наравне с мужчинами загоняла дичь, выслеживала ее и убивала; ее заботы мало чем отличались от мужских до того момента, пока ей не приходило время рожать. Рожала она нечасто – от силы раз в пять лет, – но занималась ребенком долго, по нескольку лет кормила грудью. У Оседлых жителей все изменилось: женщина оставалась у очага, посвящала себя хозяйству и приносила по детенышу в год. Охотницы из Пещеры презирали такой уклад, когда роль женщины снизилась, женщина подчинилась мужчине и стала лишь супругой, матерью и домашней рабыней.

– Я не понимаю, дядя. Это женщины или Охотницы?

– Разница только у тебя в голове, мой мальчик! Я уже говорил, что Оседлые люди и Охотники принадлежат к одной человеческой породе. Можешь сам в этом убедиться.

К нам вышла внушительного вида Охотница. Ее руки были посолидней моих ног, ноги подобны древесным стволам, а увесистые груди, еле прикрытые разношерстной амуницией, призывно колыхались в такт ее шагам. В том же ритме мягко раскачивались и невероятного охвата бедра. Вправо… влево… казалось, она танцует. На лице безраздельно царили щеки, и маленькие карие глазки посверкивали,