Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Робюр слегка обалдел и воинственно топнул:

– А где Панноам?

– У себя дома.

– Он боится драться!

– С кем?

Робюр задохнулся от возмущения:

– Со мной!

– С чего бы?

– Я бросил ему вызов. Победит – останется вождем. Нет – вождем стану я.

Наш разговор страшно бесил Робюра и сбивал с него спесь. Он настроился на легкую победу, но что-то пошло не так. Я продолжал твердым голосом, зная, что мое спокойствие рано или поздно выбьет его из колеи:

– Думаю, ты ошибаешься, Робюр. Ты хотел биться с вождем? Вождь этой деревни – я.

– С каких пор? – взревел он.

Запал мерзавца говорил то ли о его тупости, то ли о страхе поражения.

– С рождения и с позапрошлого мгновения. Отец нынче вернул мне долг.

Я указал на ожерелье – Робюр с начала нашей перебранки косо на него поглядывал. Чтобы укрепить свою позицию, я надменно спросил:

– А ты кто такой?

– Робюр!

– Вот и шел бы ты своей дорогой, Робюр.

Сельчане одобрительно зашумели. В их глазах я воплощал законного вождя – или, следуя рассуждению Нуры, они полагали, что покровительство высших сил на моей стороне.

Робюр колебался. Ему и хотелось бы убраться подобру-поздорову, но он боялся публичного унижения. Он оглянулся на своих приспешников – те раздраженно рыкнули на него и сердито замахали руками, призывая убить меня. Сами они драться не решались, и их захлестывала горькая обида и ненависть, обостренная жаждой крови. Их злили проволочки и замешательство Робюра.

Робюр содрогнулся: его загнали в угол. Опасность со всех сторон. Либо со мной иметь дело, либо со своими людьми.

Тибор тронул меня за плечо и шепнул:

– Готовься к бою, Ноам.

– Робюр увиливает…

– Увильнуть ему не удастся. Кто поставил его главарем? Эти скоты. Он их пленник.

Да, Робюр больше не решался приблизиться к своим громилам: они окрысились – освистывали его, осыпали угрозами и были готовы порвать в клочья. Он повернулся ко мне и смерил меня взглядом:

– Готов драться, ублюдок, отродье хромоногого?

Его банда одобрительно загудела.

– Готов! – сказал я, сжимая рукоять меча.

Робюр занес над головой топор:

– Отпрыск слабака, кусок дерьма, я нашинкую тебя, и ты сожрешь свои яйца. Если они у тебя есть… Может, твой папаша потерял их вместе с ногой и не догадался отдать их тебе! Слюнтяй, тряпка, я воткну мой топор тебе в пасть, ты обсосешь его и сдохнешь!

Его ругань ничуть меня не смутила – скорее развеселила. Робюр был из тех вояк, что подхлестывают себя бранью, а значит, ему не хватало настоящей уверенности и отваги.

Я занес меч. К своему удивлению, я обрадовался такому повороту событий. Отлично! Наконец-то я дам выход гневу, который копился во мне с утра, да и все эти месяцы. Этот тупоголовый коротышка даст мне разрядку.

Я крикнул, стараясь сдержать свое нетерпение:

– Хватит, Робюр: уйди или умри! Давай!

Он с ревом бросился на меня, размахивая топором и бешено вращая глазами.

От первого удара я увернулся. Он крутанулся и кинулся снова. Я легко уклонился. Он упорно наскакивал, вообразив меня трусом, а себя – хозяином положения. Я позволил ему вволю попрыгать; я не нанес ни одного ответного удара, чтоб он навоевался и выдохся.

Восьмую атаку я принял, выбил его топор – тот отлетел на несколько шагов – и тут же воткнул меч ему в живот.

Он изумленно на меня уставился, выпучив глаза и разинув рот, и упал на колени. Ревя от боли, он попытался выдернуть меч. Я безжалостно всадил его еще глубже и провернул, чтобы добить мерзавца. Он истошно взвыл.

Робюр рухнул на землю. Под ним образовалась кровавая лужа. Он булькнул, задрожал и захрипел, потом обмяк и застыл навсегда.

Я крикнул его громилам:

– Уберите эту кучу дерьма отсюда и убирайтесь вон! Или настанет ваш черед.

Сельчане заголосили, в их яростных воплях смешались приветствия и улюлюканье. Можно было подумать, что это они одержали победу…

Мама и Нура стояли поодаль и восхищенно на меня смотрели.

Для всех я стал вождем.

* * *

Ночь после пиршества я провел в своем прежнем доме, где жил когда-то с Миной.

Мне не спалось. Столь быстрое развитие событий потрясло меня. После моей многомесячной отлучки судьба торопливо наверстывала упущенное время.

Чтобы отпраздновать мой приход к власти, сельчане на скорую руку учинили праздник. Одни притащили мяса, другие насадили его на вертел, третьи разложили костры, кто-то принес яблок, а кто-то – кувшины с вином. Тибор сел по правую руку от меня, Мама – по левую. Она так и сияла: она снова была главной, единственной женщиной вождя. Ее положение матери вождя было неоспоримо и незыблемо, тем более что жена моя умерла. Меня радовало, что ей нравится блистать рядом со мной, что она излучает гордость и величие.

Панноам, занятый опорожнением кишечника, не появился. Нура, соблюдая приличия, тоже не пришла. Но я запомнил ее устремленный на меня взгляд, когда я склонился над поверженным Робюром и омыл руки в его крови. В ее глазах я заметил даже не восхищение: она была покорена, ее лицо и шея обагрились румянцем. Обычная ее сдержанность изменила ей. Может, она впервые увидела во мне сильного мужчину, а не сына Панноама, подчиненного ему? Я взглянул на себя ее глазами и ощутил себя прекрасным. На миг.

Совершенное убийство не внушало мне отвращения. Оно показалось мне блестящим выходом. Прежде я лишал жизни пернатую и мохнатую дичь, теперь же убил человека. В отличие от животных Робюр на меня напал сам; он желал мне зла. Все хорошо взвесив, я решил, что от гибели этого негодяя толку больше, чем от смерти животного: я уничтожил опасность и положил конец глупости, зависти и ненависти, которые в нем увидел.

Я растянулся на циновке, на которой мы с Миной усердно делали детей. В моих воспоминаниях не было горечи, но было томление. Спустя месяцы, я вспоминал лишь мягкость Мины, ее неловкую самоотверженность и желание делать добро – я начисто забыл, как скучал с ней и как она меня раздражала. Мина становилась милым эпизодом моей жизни, источником приятной меланхолии.

К тому же меня тронуло, что отец сохранил мой дом неприкосновенным и незаселенным. Обычно ни одно жилище подолгу не пустовало – отец передавал его другой семье. Для меня Панноам сделал исключение. Надеялся ли он, что я вернусь?

Мой взгляд на отца снова менялся. Панноам передал мне власть, и это заглушило мои сомнения. Отрекшись вчера от власти, он