Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нура, это я, не бойся.
Она пробормотала:
– Папа…
По телу ее пробежала дрожь. Глаза заметались во все стороны. Она выкрикивала что-то нечленораздельное.
Барак шепнул мне на ухо:
– Она бредит.
– Чем я могу помочь?
– Ничем.
Теплое сладкое питье принесло ей облегчение; напившись, она уснула.
Схватив Барака за руку, я утянул его вглубь пещеры, подальше от Нуры.
– Я схожу за ее отцом, Тибором. Он великий целитель. Он знает, как ее вылечить.
Барак скептически почесал за ухом:
– По снегу ты доберешься до деревни только через два дня. Еще два дня уйдут на твое возвращение с целителем. Если снова не начнется метель… Рискованно и бесполезно. Ее судьба решится завтра-послезавтра. Либо она согреется и очнется, либо покинет нас.
– Но я не могу сидеть сложа руки!
– А что можно сделать? Только наделать глупостей!
– Как же быть?
– Бди и молись. Боги и Духи вынесут решение. Будем поддерживать тепло в пещере.
Ночь и день Нура провела между жизнью и смертью: то ее одолевала дрожь, то она выпучивала невидящие глаза и бессвязно лепетала, то проваливалась в сон, такой глубокий, что нам становилось страшно. Наконец она села, огляделась по сторонам, увидела меня и улыбнулась:
– Ноам!
Я не верил своим глазам и ушам.
– Нура! Тебе лучше?
Она устало закрыла глаза.
– Я хочу есть.
По пещере пронесся торжествующий вопль:
– Победа!
Нура вздрогнула, услышав этот рев. Оглянувшись, она увидела Барака. Он сел возле нее на корточки:
– Рад с тобой познакомиться. Я Барак, дядя Ноама.
Она что-то промямлила. Я пояснил ей:
– Барак заметил тебя в снегах, принес сюда и выходил. Он спас тебя, Нура!
Дядя рассмеялся и пророкотал своим звучным голосом:
– Это было в моих интересах, крошка, не то племянничек выдрал бы мне все волосы. Он тобой дорожит, этот парень!
И подмигнул ей – со всем неведомым он обращался по-свойски. Нура вздрогнула, заметила, что она почти голая и лишь едва прикрыта шкурами, смутилась, ее плечи заалели, она постаралась овладеть собой и захлопала Бараку ресницами:
– Спасибо.
Ее губы прошептали это слово с таким нежным изяществом, что Барак растаял от умиления.
Нура взглянула на меня:
– Сколько времени я здесь провела?
– Два дня.
Она задумчиво кивнула. Выпростав руки из-под шкур, она посмотрела на них; ее передернуло при виде потрескавшейся кожи, и она требовательно спросила:
– У тебя найдется жир?
– То есть?
– Для моей кожи.
Не успел я открыть рот, как Барак уже протянул ей плошку со снадобьем, которым укрощал свою гриву всякий раз, когда собирался к Охотницам.
Нура слабо улыбнулась ему и принялась умащивать свои пальцы, ладони и запястья. Жизнь входила в обычное русло. Я умиленно чувствовал, что очень скоро капризная и властная Нура начнет нами распоряжаться.
Я задал ей вопрос, который со вчерашнего дня не давал мне покоя:
– Зачем ты пришла на берег Озера?
Она взглянула на меня, пораженная моей недогадливостью, и звонко ответила:
– Я пришла к тебе.
Я тут же почуял, что она снова попросит меня пойти в деревню и разбираться с их делами. Я решительно настроился на отказ и запальчиво спросил:
– То есть ты пришла за мной?
Она пожала плечами, поставила плошку с притираньем, наложила его излишек, оставшийся в пальцах, на пересохшие губы, сжала их, покусала, прищелкнула языком и снова посмотрела на меня:
– Нет, к тебе. Я не желаю жить при Панноаме. Я пришла, чтобы жить с тобой.
После этого заявления Нура погрызла орехов и сушеных фруктов, потом уснула.
Весь этот день дядя искоса на меня поглядывал – ему не терпелось меня расспросить. Но он не решался. Я то и дело ловил его немые мольбы, но избегал разговора и постоянно находил все новые неотложные дела.
Вечером Нура с трудом открыла глаза, в полудреме проглотила чашку супа, который мы для нее сварили, и утомленно вытянулась с закрытыми глазами.
Барак выманил меня из пещеры в белесую тьму.
Вокруг, на сколько хватало глаз, было поле битвы: снега и ночи. Снег ее выиграл. Он царил. Белый с синеватым отливом покров поблескивал сквозь опустошенные ветви. Сияла луна. Высыпали звезды. Мы немного прошлись.
Барак положил руку мне на плечо:
– Доволен, мой мальчик?
– С чего бы мне радоваться? – вспетушился я, сам удивившись своему недовольству.
– Нура, женщина, о которой ты мечтал, пришла к тебе и доказала, что она тебя любит.
Я устало и измученно поник, не в силах насладиться своей победой. Он возмутился:
– Если бы Елена тогда пришла ко мне, я не ходил бы с такой кислой мордой!
– Барак, разве ты предложил бы моей матери жить в лесу? Она родилась в деревне и другой жизни не знала. Неужели ты заставил бы ее жить зимой в пещере, а летом – в лесной хижине?
– Я…
– Нам с тобой это нравится, потому что мы мужчины. А женщины…
– Неужели они совсем другие? Ведь нет же?
На его большом простодушном лице был написан этот искренний вопрос и столь же искренний страх ответа.
– Они другие, Барак. Когда Нура оказалась в нашей деревне, у нее было три десятка платьев – и это после того, как их дом смыло потоками грязи! Нура обожает наряды, украшения, башмачки, безделушки, благовония и масла. Она принадлежит к общинному миру.
– Она может измениться.
– С чего бы?
– Из любви. Мы-то с тобой очень изменились.
– Мы изменились из-за несбывшейся любви! Чтобы бежать от наших поражений и несчастий.
Барак пнул ногой сугроб и шумно вздохнул. Потом порывисто сжал мне виски и заглянул в глаза:
– Слушай, что она тебе говорит. Слушай ее внимательно. Не совершай моей ошибки, Ноам. Не порти свою жизнь.
И он решительно направился к пещере.
Я остолбенел. В моих глазах Барак вовсе не испортил свою жизнь. Почему он это сказал? Неужели он так думает?
«Слушай, что она тебе говорит. Слушай ее внимательно». Эти слова не шли у меня из головы. Конечно, он прав… Внимательней прислушиваться к Нуре. Или попросту слушать, что она говорит.
Нура промолчала два дня, будто ее болезнь отмерила необходимое мне время, чтобы осмыслить наш разговор. Я томился.
Этой ночью забарабанил первый весенний дождь. Он разбудил меня, и я услышал, как тысячи теплых капель трамбуют остатки снега, топочут по веткам и стволам, шлепают по камням. На рассвете я отважился высунуться наружу и залюбовался лесом, в который вернулись формы и цвета растений и камней. Конечно, оттенки сохраняли болезненную сдержанность – желтоватая зелень, коричневый с серым налетом, – но они были
