Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Панноам понял, насколько он жалок в глазах брата.

Барак обратился к собравшимся:

– Сын не хочет ранить своего отца? Это лишь делает ему честь! Но брат с братом могут сразиться без угрызений совести.

Он вынул свой топор.

– Я готов.

И добавил с лукавой улыбкой:

– Наконец-то!

Нелепость ситуации парализовала отца. Я слишком хорошо знал его и понимал, что он по доброй воле от власти не откажется, да и лицо потерять боится. И потому непременно кинется в бой.

Я рванулся к дяде:

– Барак, не провоцируй отца! Бой неравный! Ты его убьешь!

Он ухмыльнулся, стал разглядывать ногу из оленьей кости, которая служила подпоркой Панноаму, потом прогремел:

– Что говорит мне мой племянник? У Панноама одна нога, а у меня – две?

Он расхохотался и подступил к Тибору; тот пришел недавно и стоял, обнимая Нуру.

– Наверно, ты и есть тот целитель, который отрезал ему ногу и смастерил новую?

– Верно.

Барак мотнул головой, потом вернулся на середину площади и встал перед Панноамом, призывая собравшихся в свидетели.

– То, что Тибор сделал однажды, он сможет повторить.

Барак вознес над головой свой топор и, взревев, вонзил его в свою правую ногу.

Толпа ахнула, Мама упала в обморок.

Рухнув на землю, Барак уже терял сознание, но из последних сил пытался остановить кровь; он был бледен как полотно. Руки плохо его слушались, он крикнул Панноаму:

– Вот мы и сравнялись, брат мой. Когда целитель соорудит мне новую ногу, мы сразимся.

* * *

Мои воспоминания о последующих событиях несколько сумбурны. Несомненно, причиной тому было смятение, царившее среди нас.

После ампутации я устроил дядю в своем доме. Едва мы его туда перенесли, на пороге появилась Мама с объемистым узлом:

– Поживу у тебя, Ноам.

– Конечно, я не против. А Панноам…

– Плевала я на Панноама! Я буду жить здесь и ухаживать за Бараком. Когда твой отец попытался меня удержать, я послала его к Озерной нечисти!

Она подошла к Бараку; тот спал под действием Тиборовых снадобий. Мама поправила ему волосы, огладила лицо, коснулась губ, подоткнула одеяло, высвободила его руки и уложила их ему на грудь. Она занималась им с нежным вниманием, как новорожденным, если только этого великана можно было представить младенцем. Сон Барака помог моей матери восстановить связь с любимым: она без стеснения смотрела на него и осмеливалась на робкие прикосновения. Мама казалась мне совсем юной.

– Он так же прекрасен, как и прежде.

Она вглядывалась в его черты, потеряв голову от любви. Вдруг она вздрогнула и с тревогой спросила меня:

– Он тебе рассказал нашу историю?

– Да.

Она покраснела, гордая своим волнением. Я нежно обнял ее за плечи:

– Он все еще любит тебя, Мама. За всю свою жизнь он не любил никого, кроме тебя.

По щекам ее покатились слезы, и она взволнованно запротестовала:

– Я была уверена, что он погиб!

– Он хотел, чтобы ты в это верила…

Она горестно склонила голову, потом с любопытством на меня взглянула:

– Ты знаешь об этом больше меня…

Я улыбнулся:

– Вам придется многое наверстать. Располагайся и обустрой дом на свой вкус.

Тут на пороге возникла тень. Опершись о дверной косяк, в проеме стояла Нура: она принесла перевязочный материал и снадобья, присланные Тибором. Эта сцена напомнила мне ее приход к Панноаму во время его выздоровления – тревожное событие, с которого начались все несчастья. Я испугался: Мама на Нуру сердилась, и, зная вспыльчивость обеих женщин, я опасался скандала.

Мама взглянула на Нуру, пригласила ее войти и миролюбиво попросила:

– Покажи мне, как за ним ухаживать, Нура. Я этим займусь сама.

Нура согласилась. Любезно, терпеливо и старательно она объясняла Маме суть лечения.

– Если хочешь, я буду заглядывать иногда, – добавила она.

– Спасибо, Нура, но лучше держись подальше. Чтобы прошлый подвох не повторился.

Нура не удержалась от улыбки:

– Это нам не грозит! С тех пор как я встретила Барака, он меня замучил рассказами о тебе.

Мама приняла замечание Нуры по-девичьи: восторженно и недоверчиво. Сможет ли Барак по-прежнему любить ее? Мы с Нурой это подтвердили, хотя сам он об этом до сих пор ничего ей не сказал, ведь они и словом не успели перемолвиться.

– Папа хочет с тобой поговорить, – шепнула мне Нура.

Я пошел с ней в дом Тибора. Уйдя от Панноама, она снова поселилась с отцом.

Потягивая из чашки вино, Тибор поведал мне о недавней операции. Он выбился из сил, пиля такую-то кость, разрезая такие-то сухожилия, рассекая такие-то мышцы. Ему прежде не доводилось проводить столь сложное вмешательство, и к тому же, стоило Бараку очнуться, нужны были силы десятка молодцов и немыслимое количество успокоительных снадобий, чтобы его удержать и утихомирить.

Тибор предложил мне прогуляться. По глазам его я понял, что он не хотел посвящать Нуру в нашу беседу.

– Я с удовольствием посмотрю, что за новые растения ты нашел.

Нура театрально вздохнула и сказала, что останется дома. Мне всегда было непонятно, почему отцовские изыскания ей неинтересны.

Мы спустились к Озеру; его тихая, спокойная гладь отражала яркую синеву безоблачного неба. По берегам темной каймой тянулось отражение леса, сообщая поверхности загадочную глубину.

С радостным нетерпением я предвкушал долгожданный разговор тестя с будущим зятем. И пока Тибор разглагольствовал о достоинствах чертополоха, я ринулся вперед:

– Ты хочешь поговорить со мной о Нуре?

– Нет.

Я не скрыл своего удивления. Он улыбнулся:

– Моя дочь никогда не была мне подвластна. Возможно, как раз поэтому я так высоко ее ценю.

Он взглянул на меня:

– Что нам предстоит: Барак одолеет Панноама, ты станешь вождем, ты женишься на Нуре. Так?

– Мы все на это надеемся.

Тибор отмел эту тему как недостойную обсуждения, будто эти события были уже свершившимся фактом. Он признался, что никогда не тревожился за Нуру, даже во время ее недавней отлучки из деревни. Он знал, что она наделена незаурядной отвагой, умом и целеустремленностью.

– Если всем суждено умереть, она выживет. Я не знаю другого человека с такой жаждой жизни. На самом деле почти противоестественной.

– Тибор!

– А зачем мне стыдиться того, что я отец исключительной девочки? Я этим горжусь. И я в восторге оттого, что она во мне не нуждается.

– Не совсем так! После обморожения она звала тебя в бреду.

– Что она говорила?

– «Папа»…

Тибор прочистил горло, запрокинул голову, чтобы повнимательней разглядеть синеву неба, и поморгал. Мои слова удивили его. От озерной глади эхом отскочил птичий хохот и запрыгал по прибрежным скалам, пока не исчез вдали. Под нами на берегу худенькие подростки