Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт

грудную кость, и удрученный взор младшего брата повелел старшему: «Перестань быть смехотворным Панноамом и умри Панноамом великим».

Мама взвыла от ужаса. Нура отвернулась.

Мой поверженный отец лежал на земле. Под ним медленно натекала бурая лужа, подергиваясь пыльным налетом.

Толпа бурно приветствовала Барака.

А тот смотрел на них исподлобья. Он считал, что эта сцена – не повод для ликования. Но он сдержал свое недовольство и жестом потребовал тишины.

– Власть, которую я только что завоевал, я передаю моему племяннику Ноаму. Он распорядится ею с толком.

И указал на меня.

Толпа восторженно зашумела. К Озеру понеслись радостные возгласы, аплодисменты и топот.

Мы с Бараком оба были в замешательстве. Как? Для чего все это? Для них? Этих пустобрехов? Наши страдания, наши раны и смерть Панноама ради дураков, которые то и дело вопят то от страха, то от веселья, – вопят, и ничего больше?

Я приблизился к отцу, встал на колени и склонился над ним. Он еще дышал. Я повернул его истерзанное лицо к себе. Когда он меня узнал, в его глазах вспыхнула радость.

– Ноам…

– Отец…

– Я ее не тронул, сохранил для тебя…

По его гримасе, которую он силился обратить в улыбку, я понял, что он поверяет мне секрет, которым гордится.

– Отец, о чем ты?

На его лицо спустилась тень. Глаза стали меркнуть, и губы еле слышно прошептали:

– Нура… невинна…

И жизнь покинула его.

* * *

Я пристально смотрел на Озеро. Нура была рядом.

Ничего особенного, какая-то лодочка, какие-то утки. Дневная жара убила звуки. Все застыло.

После окончания боя Нура пыталась меня разговорить, но я отмалчивался. Последние слова отца меня потрясли. «Нура… невинна…» Покидая этот мир, он открыл мне, что сберег Нуру для меня; благодаря ему она не досталась и другим мужчинам, этим хищникам, чтобы предстать чистой в день нашей свадьбы – вот его последний дар, приношение отца сыну.

Меня мучило подозрение: я смогу вынести кончину Панноама, лишь если буду его ненавидеть. Если же я допущу мысль, что он был моим защитником, добрым и заботливым отцом, я рискую сломаться.

Так кем же он был? Чудовищем или героем?

Жара чуть спала, было почти приятно. Забравшись в тростники, я ощущал сопричастность огромному беспокойному миру. Озеро, с виду недвижное, бурлило скрытой энергией, кишело всем, что его питало, этими потоками, ручьями и реками: они, просачиваясь сквозь густые леса, спешили его насытить.

Тибор прибежал к нам; он был страшно взволнован.

– Барак в беспамятстве. Он истекает по́том, и его трясет.

Я очнулся от круговерти мыслей.

– Невозможно: у него лишь царапина.

Нура высказала разумное предположение:

– Он страдает оттого, что убил своего брата. Может, и чувство вины? Нет человека чувствительней, чем Барак.

Тибор в нерешительности подвигал из стороны в сторону своей костистой челюстью:

– Боюсь, что, скорее, это…

– Что?

– Нет, это слишком страшно…

Он замолчал, подавленно упершись взором под ноги. Я чувствовал, что он знает правду, но не решается нам ее открыть.

– Тибор, говори! – крикнул я. – Мы готовы услышать все, что ты скажешь.

Он вскинул голову и посмотрел мне прямо в глаза:

– Где сейчас меч Панноама?

– Я подобрал его и отнес к нему в дом. Думаю завтра захоронить вместе с его телом. Он упокоится вместе с хозяином.

– Я хочу сначала на него взглянуть.

Мы отправились в родительский дом. Тибор обошел мертвое тело, даже не глянув на него, поднял меч, прихватив его тряпкой, внимательно осмотрел его, обнюхал, прошелся по лезвию каким-то раствором. И воскликнул:

– Так я и думал: он смазал лезвие ядом!

– Что?

– Панноам знал, что проиграет бой. Но заручился тем, что и брат не выживет!

Я прислонился к стене, чтобы оправиться от нового удара. Барак умирает? Отец – законченный мерзавец и убийца?

Я получил разъяснение его последних слов: «Нура… невинна…» – это был еще один яд, и предназначен он был мне.

Нура и Тибор пришли ко мне в дом, где Мама в панике хлопотала около Барака; он бредил, и его лихорадило.

Я в отчаянии опять понуро приплелся у Озеру и сел на высоком берегу.

Значит, я остаюсь один, без старшего товарища, во главе деревни. Это конец нашего мира.

В тот миг я еще не знал, до какой степени я прав…

Спускались мягкие душистые сумерки. Медовый свет золотил горизонт, а с другой стороны небо зеленело и проступали первые звезды. Даже птичий щебет не нарушал безмятежности. Покой, сходивший с небесных высот, ложился покровом на все сущее. Лес темнел, и с каждым мгновением берега приближались.

Я должен был запечатлеть в памяти каждый образ, каждый звук, каждый запах. Это величественное Озеро, которое мы боготворили, которому мы молились и посвящали бесчисленные приношения, это Озеро, казавшееся нам высшим Божеством, высшей силой, началом и конечной целью нашего мироздания, должно было вот-вот исчезнуть. Плескаться под палящими лучами солнца ему оставалось лишь несколько дней.

Я видел его в последний раз.

Очень скоро оно будет поглощено вместе со всем своим окружением.

Людям, животным и растениям суждено в адских мучениях погибнуть. И лишь немногим удастся этого избежать…

И необязательно лучшим.

Думая о Панноаме и о Бараке, я полагал, что это конец нашего мира. В тот миг я еще не знал, что мне предстоит столкнуться с концом света…

Интермеццо

– Поужинаем вместе. Я тебя приглашаю.

Ноам попятился перед улыбающимся разодетым сорокалетним собеседником.

Сблизиться с ним? Еще чего.

Симпатия, зарождавшаяся в нем, стоило ему познакомиться с человеком, всякий раз получала предупреждение, которое толкало его образумиться: «Не привязывайся, ты заставишь его страдать, а потом сам будешь терзаться». Для Ноама чистосердечие всегда было под запретом. Он не мог ни раскрыть свою личность, ни поделиться воспоминаниями и уж тем более признаться в своей особенности: собеседник либо не принял бы этих откровений, заподозрив его в безумии, либо поверил бы, а после периода очарования начал бы испытывать зависть, возмущение или досаду; так что дружба непременно потерпела бы крах. Женщины? Ноам вздохнул. Если мужчин он изучил вдоль и поперек, женщины были для него темным лесом. Он никогда не понимал, как они отреагируют на него. Да и ему самому было непонятно, как он на них реагирует…

– По-моему, «Тритон» подойдет. Ты рыбу любишь?

Осторожно, ловушка: дать утвердительный ответ на этот гастрономический вопрос означает принять приглашение и завязать начатки отношений.

– Превосходно! – бросил он.

Зачастую лучший способ выйти из затруднительного положения заключается в его приятии. Находчивость или малодушие? Не важно.

Новоиспеченные приятели покинули бар в квартале