От Берлина до Иерусалима. Воспоминания о моей юности - Гершом Шолем
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вечерами по пятницам в моей комнате собирался небольшой кружок, человек десять, а иногда к нам присоединялись студенты, юноши и девушки из разных мест (не из Мюнхена!), в том числе потомки евреев из деревень и городов Франконии, где ещё сохранились традиции и еврейские обычаи, так что я узнал кое-что об упорной жизнестойкости фольклора. Так, я читал, что существовал обычай в дни солнцестояний и равноденствий (так называемых «Текуфот»[142]) не пить воду – тема, которая впервые появляется в респонсах гаонов[143] и со временем обросла чудесными легендами. Упоминается также способ, каким можно предотвратить порчу: надо набрать воду в бочку и прикрепить к ней кусок железа, иначе «гвоздь-Текуфа». И вот, один из наших гостей, студент юридического факультета, рассказал нам, что евреи из деревни, откуда он родом, до сих пор придерживаются этого «обычая, унаследованного от наших отцов».
Однажды Кэти Бехер, которая тем временем подружилась с кем-то из семьи Фейхтвангеров, очень уважаемой и отчасти традиционно набожной, сказала, что в доме дяди её друга, известного в то время коллекционера, хранится великое и бесценное сокровище: первое, мантуанское, издание «Зоара» (1558–1560), и все три тома великолепно напечатаны на пергаменте. Какое событие, «Зоар», напечатанный на пергаменте, в частном мюнхенском доме! Я спросил у Кэти, не разрешит ли мне её друг взглянуть на это сокровище своими глазами. Не помню, был ли ещё жив тогда Зигмунд Фейхтвангер (дядя), но думаю, что к тому времени он уже умер[144]. Как бы то ни было, меня приняли очень любезно, и я насладился созерцанием этих знаменитых страниц, источающих сияние. Я обратился к библиотекарю общины, старику книгочею г-ну Хиршингеру, и он сказал, что, насколько ему известно, в Париже есть ещё только один экземпляр этой книги. Книга, виденная мною в Мюнхене, позднее попала в собрание Сассуна в Лондоне, а оттуда через аукцион по изрядной цене, благодаря великодушию одного известного мецената перекочевала в Иерусалимскую национальную библиотеку и сегодня является одним из самых драгоценных её сокровищ [145].
Титульный лист мантуанского издания «Зоара». 1558–1560
Меня часто приглашали на субботнюю трапезу к д-ру Эли Штраусу, убеждённому сионисту и вице-президенту еврейской общины Мюнхена. По профессии он был адвокатом, а его жена Рахель – врачом. Эта весьма энергичная женщина под старость лет, живя в Иерусалиме, написала чрезвычайно интересные мемуары о жизни в Германии[146] два-три поколения тому назад некоего благочестивого семейства. Эта пара, Эли и Рахель, пребывала в религиозном законопослушании, но без фанатизма, и детей своих старалась воспитывать в том же духе. Штраус читал мои первые статьи, переводы и с интересом относился ко мне и моим научным штудиям. Причина этого была поистине удивительная: он приходился правнуком одного прямо-таки мистического деятеля немецкого иудаизма, чьё имя, овеянное легендой, оставалась чрезвычайно популярным в среде южногерманских евреев моего поколения. Это был не кто иной, как рав Зекель Вормсер, широко известный на юге Германии как Бааль Шем из Михельштадта, небольшого городка в Оденвальде. У Эли Штрауса и его брата Рафаэля, историка, которого я тоже часто навещал по пятничным вечерам, сохранилось несколько рукописей и документов о Бааль Шеме, чьи славные деяния составляют теперь несколько красивейших страниц «Следов» Эрнста Блоха как предмет серьёзных размышлений автора[147].
В семье Штраусов перед тем, как начать благословение, пели еврейские субботние песни и Псалом 23 на мелодии, которые были мне особенно приятны. Хозяин дома знал о моём страстном библиофильстве. Однажды он сказал: «Недавно мне звонил наш великий антиквар Эмиль Хирш[148]. У него есть экземпляр “Разоблачённого иудаизма” Йоханна Эйзенменгера 1700 года выпуска[149], он прорекламировал его в Биржевом бюллетене немецкой книготорговли. И сразу же получил заказ на открытке, украшенной большой свастикой, от Немецкого народного союза обороны и наступления. Ему стало немного не по себе, как-никак он еврей и совсем не имел желания продавать такие книги антисемитам. Он спросил, не могу ли я рекомендовать ему надёжного еврейского покупателя. Заработать на этой книге он не рассчитывает. Может быть, вас она заинтересует?» Меня она, безусловно, интересовала, ведь эти два сочинённых Эйзенменгером устрашающе толстых тома in quarto представляли собой знаменитейший, учёнейший и вместе глупейший шедевр антисемитской литературы своего времени, приобрести который в обычных обстоятельствах я с моими средствами не имел бы никакой надежды. Поэтому я прямо от субботнего стола, не теряя времени, отправился к Хиршу на Каролиненплац и представился, откуда я родом и кто я такой. Он сказал: «Мне, знаете ли, важно только, чтобы книга попала в нужные руки. Я заплатил за неё 50 марок». В то время это было равно примерно одному доллару.
Как-то раз Штраус рассказал мне, что на одной достопримечательной вилле в зажиточном районе города есть большая библиотека на иврите, владелец которой умер, и наследники ещё не решили, что с ней делать. Он говорил со мной от имени д-ра Эрнста Вильмерсдорфера, сына покойного. Последний в своё время был авторитетным членом еврейской общины и любителем книг. Мне разрешили порыться в библиотеке несколько часов, и я нашёл там предметный указатель к «Зоару», напечатанный в Венеции около 250 лет назад и представлявший большую ценность для моей работы. Я рассказал об этом Эли Штраусу и через несколько дней (это было летом 1920 года) получил эту книгу в подарок.
Возвращаясь в Швейцарию, я благоразумно выбрал не романтический путь мимо Боденского озера, а «скучный» маршрут через Базель и Франкфурт. В Хеппенхайме я прервал своё путешествие, чтобы навестить Мартина Бубера, который с большим сочувственным интересом отнёсся к моему решению: обратиться к изучению Каббалы. (Он и поощрил меня написать мои первые статьи в этой области и напечатал их в своём журнале год или два спустя.) Конечно, я также сообщил ему, что собираюсь в Мюнхен. «Но
