Сестры Шред - Бетси Лернер

души в ней не чаял, открывал перед ней двери, дарил цветы в пятницу вечером. Маме он тоже был небезразличен, хоть она и притворялась равнодушной.

Проводя еженедельную экскурсию в Центре британского искусства, мама вдруг упала. Это случилось перед ее любимой картиной Джорджа Стаббса: черно-белая зебра в густом английском лесу. Я несколько раз присутствовала на этой маминой экскурсии, и мне понравился ее стиль и то, как она четко следует плану. По ее словам, на картине изображена первая зебра, привезенная в Англию из Южной Африки в 1762 году в подарок юной принцессе Шарлотте. «Представьте себе, – восклицала мама, – лошадь в полоску!»

В тот день у мамы внезапно подкосились ноги, она упала на бетонный пол, задев головой угол картины. Из музея ее вынесли на носилках.

В первые дни после падения у мамы почти полностью отсутствовала координация движений. Ее мучила тошнота. В больнице она спала по двенадцать часов в сутки и больше, то приходя в себя, то теряя сознание. Потом у нее стало ухудшаться зрение. Навещая ее в больнице, Сид каждый раз плакал, и мама попросила его не приходить, если он не может держать себя в руках. На МРТ у нее обнаружили опухоль головного мозга, которая, вероятно, и стала причиной падения. Мама решила обратиться в ближайший хоспис. Она не готова была провести остаток жизни, не имея возможности ходить, говорить и сходить в туалет без посторонней помощи. Я позвонила отцу. Он сказал, что это ужасно, но не изъявил желания приехать.

Я переехала в мамину квартиру, чтобы быть к ней поближе. Каждое утро, когда я приезжала в хоспис, у мамы был наготове список поручений – от проверки уровня масла в ее машине до передачи ее одежды в благотворительный фонд. («И не забудь взять квитанцию! За это полагается налоговый вычет!») Когда-то красивый мамин почерк превратился в неразборчивые каракули. Ее наказы я выполняла так старательно, как будто это могло сохранить ей жизнь. По вечерам, перед моим отъездом, она спрашивала об Олли. Я спросила о сестре у папы, но тот уже давно не получал от нее вестей. Нас выручил Хант; он разыскал Олли в Южной Дакоте – та каталась на лошадях.

Она приехала через два дня; на ней были джинсы, ковбойская шляпа и сапоги, от нее слегка пахло сеном. Олли поцеловала мать в щеку и сказала: «Привет, мамочка». Мамочка? Мы никогда ее так не называли. Олли осушила кувшин с водой, стоявший на прикроватном столике, и спросила, где можно умыться.

Мама теперь почти все время пребывала в полубессознательном состоянии. Мы с Олли сидели у ее кровати, смеялись и плакали, играли в джин-рамми и ели роллы из местного буфета. Медсестры, наверное, сочли нас преданными и любящими дочками, и меня это радовало. Во всяком случае, иллюзия была уютной.

Олли оставалась в больнице на ночь. Утром, принося нам с сестрой кофе, я заставала ее спящей в постели рядом с мамой. Раньше мать твердила, что Олли нанесла семье непростительный вред, но в те дни я увидела, как она, стоя на пороге смерти, нуждалась в дочери, и как естественно у Олли получалось утешать ее в этом состоянии. Я боялась даже прикоснуться к маме, а Олли полировала ей ногти, причесывала, вытирала ей рот губкой. Все ли было прощено, вернулось ли к маме в полнолуние ее золотоволосое дитя?

За день до смерти мама жестом попросила нас обеих посидеть с ней. Когда мы были маленькими, она называла нас Клопик Номер Один и Клопик Номер Два и читала нам перед сном разные книжки, каждой свои. Олли любила слушать только про приключения: «Путешествия Гулливера» и «Робинзона Крузо», а мне нравились «Паутина Шарлотты» и «Черная красавица». Но обе соглашались слушать «Большие надежды». Мама изображала Мэгвича в тюрьме так убедительно, что мы кричали и умоляли ее остановиться.

Когда мама похлопала ладонью по постели, Олли, не колеблясь, села рядом.

– Присядь, Зайка, – прошептала мама.

Я присела на краешек кровати и наклонилась. Она коснулась руками наших лиц и прошептала:

– Как бы я хотела, чтобы вы, девочки, вышли замуж.

Олли пообещала, что мы будем заботиться друг о друге.

– Вот этому я была бы очень рада, – улыбнулась мама. – Живите дружно, доченьки.

О том, чтобы жить дружно, вопрос уже много лет не стоял. Мы давно отказались от всяких семейных традиций, типа совместного отмечания праздников, рождественских подарков и поздравлений с днем рождения. Мама когда-то утверждала, что мы с Олли станем лучшими подругами, когда вырастем, и это заявление уже тогда казалось мне несколько самонадеянным. В трудные моменты я задавалась вопросом, кто будет отвечать за Олли, когда наших родителей не станет, и кто заявит права на ее тело, если ее где-нибудь найдут мертвой. Как так получилось, что мы никогда не говорили об этом? Ведь мама любила все планировать заранее. И что толку? Папа когда-то намекал, что я могу на него рассчитывать, если понадобится финансовая помощь в отношении Олли. Что это вообще такое? Разве не Олли должна была заботиться обо мне? Обо мне, маленькой Пышке?

Медсестра сообщила, что мама вот-вот скончается: может быть, день, максимум два. Олли осторожно положила маме на лоб холодный компресс и поцеловала ее. Когда та задремала, Олли много раз повторила, что любит ее. Потом объявила, что ей нужно подышать свежим воздухом и она скоро вернется. Она по нескольку раз в день исчезала из палаты и курила травку на «тропе освобождения» – извилистой асфальтированной дорожке за зданием, по которой пациентов иногда катали в инвалидных колясках. Олли возвращалась пропахшая едким дымом и уверяла меня, что травка целебная. Да мне-то какая разница? На камнях вдоль тропинки были написаны краской слова «Любовь», «Ангел», «Звезды», «Мечта». Однажды я выкатила маму на прогулку; она посмотрела на надписи и сказала: «Какая все это чушь». Теперь мы с медсестрой стояли у маминой кровати, и она спросила, не хочет ли мама позвать раввина или священника. Я чуть не рассмеялась.

– Я думаю, она ждет вашу старшую сестру… Удивительно, как люди могут держаться, дожидаясь самого нужного им человека. – Мне захотелось столкнуть медсестру с лестницы за эти слова. Все еще находясь под действием морфия, мама несколько раз быстро выдохнула, потом после паузы еще несколько раз.

– Позвать ее? – спросила я медсестру, пытаясь подавить страх. Я знала, что маме больше нужна Олли, а мне самой было страшно видеть ее смерть. Она вдруг несколько раз сильно глотнула воздуха, словно собиралась нырнуть под воду, и перестала дышать.