Черный Спутник - Елена Леонидовна Ермолович

– Как вы думаете, папи, эти две дамы родственницы или просто похожи?

– Это одна дама, – сказал Рене, казалось, и не глядевший на портреты.

– Это одна дама, – подтвердила, входя, Аделаиса. – На портретах моя мать, аббатиса Ремиремон. Впрочем, на правом портрете она ещё мадемуазель де Лильбон.

Рене нахмурился, вспоминая что-то, а Мора шагнул к Аделаисе и раскрыл перед ней папку со злосчастным портретом.

– Вот, фройляйн Мегид, плоды трудов нашего юного дарования.

– Ах, бедняжка Рене! – воскликнула, смеясь, Аделаиса. – Он вас не пощадил!

– Мальчик старался, – вкрадчиво прошелестел Рене, – так будем к нему снисходительны.

– Вы святой, Рене, – прошептала Аделаиса с нежностью, подражая интонации Рене. – Я могу лишь попытаться залечить нанесённую рану и нарисовать вас ещё раз – вдруг да выйдет чуть более похоже. И вас, Алоис, если вы не против – должен получиться недурной парный портрет.

– Благодарю вас, фройляйн Мегид… – Рене взял руку Аделаисы и поднёс к губам. – В любое время мы явимся по вашему зову и послужим вам самыми благодарными моделями. Если только завтра не…

Он запнулся, и глаза его сделались бездонно-трагическими.

– Что – не? Продолжайте! – привычно зардевшись от поцелуя, спросила Аделаиса.

– Мой сынишка, вот этот Алоис, – Рене укоризненно кивнул на Мору, всё хихикавшего над раскрытой папкой, – завтра должен отдать карточный долг. Если бы то были деньги – мы бы горя не знали. Но глупый мой мальчишка играл на желание – завтра он должен явиться в дом своего кредитора в одежде иезуита и отслужить мессу.

– И что же вам мешает? Вы не католик, верно? – обратилась Аделаиса к Море, и тот торопливо принял смущённый вид.

– Увы, – убито проговорил Мора, – мы лютеране, и я, и папи. Лёвка-художник – тот вообще адепт ортодоксальной церкви. Я погиб…

– Погодите умирать, – рассмеялась Аделаиса. – Я отлучусь, подождите!

И почти бегом устремилась прочь из комнаты.

Мора подмигнул Рене, тот прошептал в ответ:

– Не гримасничай – нос отвалится.

И Мора в отместку показал ему портрет из раскрытой папки.

Рене скривился.

– Готовься – теперь и фройляйн изобразит нас в своей манере… Ты бы это видел – как она умеет писать носы и руки!

– Тише, – по коридору послышался топот каблучков.

Аделаиса влетела в гостиную, держа в руках сложенную рясу и поверх неё – стопку книг. Венчала сию пирамиду маленькая блестящая дароносица.

– Вот, господа, ваше спасение! – девушка торжественно возложила стопку на инкрустированный ломберный столик. – Только, умоляю, верните всё в целости! Всё это вещи моего отца. Он будет в ярости, если что-то пострадает.

– Неужели ваш отец монах? – не удержался от вопроса Мора.

– Он генерал Общества Иисуса, – ничтоже сумняшеся провозгласила Аделаиса, кажется, даже с гордостью.

Мора и Рене переглянулись, и Рене, обычно холодный и невозмутимый, отчего-то казался потрясённым и растерянным. Мора даже ощутил злорадство.

– Кристоф, унеси эти вещи в покои господ Шкленарж, – тем временем повелела хозяйка и воскликнула, ударив в ладоши. – Обещанная партия! Во что вы предпочтёте играть, господа, – фараон, экарте?

На встречу с госпожой Кошиц Мора не наклеил носа и коня не стал брать – дабы не привлечь лишнего внимания псоглавца Кристофа. Чёрной тенью выскользнул он из ворот, перешёл реку по воде аки посуху – над мостом воды всё ещё оставалось по щиколотку – и с мокрыми ногами и сумою за спиной устремился к дому господ Кошиц. В суме болтались две священные книги и дароносица с облатками. За идею с облатками Мора мысленно поблагодарил изобретательную будущую вдову.

«А ведь я должен буду её исповедовать…» – подумал Мора и про себя невесело рассмеялся.

Впрочем, исповедь оказалась формальностью, и плебейская пономарская латынь Моры прошла в семействе Кошиц на ура – настоящей здесь, видать, не слыхали. На домашней мессе присутствовали только супруги Кошицы и пожилая тётушка-компаньонка, судя по всему, дуэнья и тюремщица молодой жены хозяина. Мору трясло весь спектакль, и не только из-за мокрых ног – не впервые он убивал за деньги, но сейчас всё было обставлено столь наивно и торжественно, и почести, оказанные лже-иезуиту в этом доме, ранили Мору в самое сердце.

«Нужно было Рене к ним идти, – думал Мора. – У него ведь нет ни души, ни сердца».

Суровый седой Кошиц, похожий на черепаху, трепетал перед заезжим горе-пастором, и у Моры дрогнула рука, когда он вкладывал в доверчиво открытый рот заранее пропитанную ядом просфору.

«А ведь ты мечтал об этом, – сказал сам себе Мора. – Именно о таком будущем ты грезил в ярославском остроге, и вот – дождался. Хорошо ли тебе сейчас?»

Спектакль окончился, Мора собрал в заплечный мешок свой священный инвентарь и на прощание протянул хозяевам руку – для поцелуя. От поцелуя свежеубиенного Кошица Мору передёрнуло – он едва сдержал тошноту.

Завтра герр Кошиц проснётся печален и ещё неделю будет печален. На вторую неделю у него заболит голова, нахлынет жар, но вскорости пройдёт – особенно если пустить кровь. Он всё ещё останется печален, но, наверное, привыкнет. А к концу второй недели встанет сердце. Господа Шкленаржи к тому времени доедут уже до Вены.

Мора шёл по дороге – мимо церкви, мимо вязов, облепленных омелами, и в обуви его мерзко хлюпала вода. И на душе тоже мерзко хлюпало – не иначе, совесть. Хитрая баба Кошиц не взяла грех на душу, не решилась травить мужа, всё пришлось проделать самому Море.

«Вернусь в Кёниг, – подумал Мора, – куплю дом, заведу выезд, как у графа Делакруа. Каждый день буду писать Матрёне письма. Лёвка нигде не пропадет, а Рене спит и видит, чтобы мы все от него отвязались. Наступит счастье у старого хрена».

Предстоящая поездка в Вену обещала довольно барышей, чтобы завершить карьеру – всем четверым, включая господина Плаксина. По дороге к дому Мора заглянул в гостиницу – Плаксин ещё не прибыл – и по старой привычке стянул со стола газету. Всё-таки не зря утверждают, что знания – сила.

Мора, разбрызгивая воды, пересёк мост, просочился в ворота, и тут ожидало его разочарование – чёрный ход был закрыт, и кошмарный Кристоф не спешил отворять, то ли спал, то ли прогуливался где-то.

Мора отыскал на поясе загогулину, служившую и отмычкой, привязал на всякий случай перед уходом, как чувствовал, – поковырялся в замке и вошёл. В доме было темно и тихо, не слыхать ни хозяйки, ни гостей. Мора бесшумно двинулся было к своим покоям, и тут галерея залилась сиянием. Мора задрал голову и узрел удивительную фигуру, наподобие озарённого гриба. Примерно так изображают неопытные живописцы