Черный Спутник - Елена Леонидовна Ермолович

Арно, и все наши дела в Вене завершатся одним днём. Дай мне газету, малыш.

Мора протянул ему листок.

– Конечно же, «Альцина», – с упоением выговорил Рене название оперы. – Я пытался ставить Генделя у себя дома, но потерпел фиаско. А при дворе царил мой тиран Арайя, при нём я не смел и заикнуться о Генделе. Он бы год обливал меня ревнивым презрением. Конечно же, Гендель, «Альцина», милый мой Мора, я хоть увижу, какова она на самом деле, вся, целиком, а не четыре арии украдкой…

Рене перевернул газету, пробежал глазами международные новости.

– Что с вами, папи? – воскликнул Мора.

Рене так сжал кулак, что с ладони закапала кровь, и алой струйкой уже лилась за манжет. Рене с ледяным и безучастным лицом отложил газету.

– Наш русский король-олень, вернее, царь-олень, принял в Петербурге вельмож, милостиво возвращённых из ссылки. Бирона и Мюниха. Если бы господа Лёвенвольд и Остерман не изволили в ссылке окочуриться, их бы тоже ожидало триумфальное возвращение.

– Не грустите, папи, – утешил его Мора, – господин Лёвенвольд обречён был окочуриться. Доктор с поручиком уже сговаривались дать ему по тыкве и разъехаться по домам.

– Ты уверен? – проворчал Рене, но заметно веселее. – Обидно думать, что дюк Курляндский возвращается в своё герцогство опять в чинах и в славе, а я скитаюсь по задворкам, без имени, без титула, даже без личного врача…

– Это без которого? Который собирался вас убить?

Рене стёр с ладони кровь, улыбнулся и вдруг скосил глаза и поднял брови, указывая Море на что-то – на гобелен на стене. Мора вгляделся – у охотника на гобелене прорезался живой блестящий глаз и вовсю таращился на гостей. Мора показал глазу кулак – глаз тут же спрятался.

– Легко ты его, – позавидовал Рене. – А я всё думал, что с ним, таким, делать? Знаешь, Мора, если тебе так уж жаль твоего Кошица – но только одного единственного Кошица, и всё, – отвези ему завтра пилюлю митридата и скорми как-нибудь. Ты хитрый, ты придумаешь. Это малодушие, слюнтяйство и вообще фу, но если уж тебе так не хочется видеть старину Кошица всю жизнь у своих ног – я тебя понимаю. Как твой горе-учитель, могу благословить питомца на позорное деяние…

Мора покосился на гобелен – не вернулся ли глаз – пантерой пересёк комнату, склонился над креслом Рене, сгрёб в охапку своего хрупкого учителя и с чувством поцеловал. Тот вывернулся из объятий и произнёс с добродушной брезгливостью:

– Вот уж не думал, сынок, что и ты у меня окажешься – buzeranti…

В просторной прихожей дома Мегид Мора и Лёвка упражнялись в фехтовании. С милостивого разрешения хозяйки у пустотелых рыцарей были отняты их тупые мечи, и теперь фехтовальщики отрабатывали выпады, преследуя друг друга на мозаичном полу. Рене сидел в кресле, симулировал арбитраж и время от времени награждал фехтовальщиков язвительными комментариями.

Рене этим утром умирал от мигрени, но, как гордый потомок крестоносцев, не подавал вида. Всю вторую половину ночи Рене простоял у раскрытого окна, ожидая Мору – тот, после благословения учителя, той же ночью вылез в окно и устремился к дому Кошицев исправлять содеянное.

Рене обо многом вспомнил и передумал, вдыхая влажную апрельскую морось, запах прошлогодних листьев и оттаявшей земли. Ледяная петербургская весна, снег за окном, крылатый всадник на лучшей в городе лошади… Jeune ´etourdi, sans esprit, mal-fait, laid… Кровь на губах, и человек, уходящий по анфиладе комнат – прочь, навсегда. Наверное, именно за воспоминания он и расплачивался сейчас этой утренней мигренью.

Мора вернулся, и Рене помог ему влезть в окно, хоть и не было в том необходимости – Мора перемещался по карнизам, как кот.

– Вы ждали меня, папи? – удивился Мора.

Он закрыл ставни и задёрнул шторы.

– Всё-таки я виновник твоей эскапады, – признался Рене, забираясь, наконец, под одеяло. – Герр Кошиц будет жить?

– Должно быть, выживет. Я всыпал митридат в воду в стакан на его прикроватном столике, дед проснулся от шороха, и я даже видел, как он выпил эту воду. – Мора уселся на свою кровать и принялся раскачиваться на матрасе. – Папи, не спите. Я ведь не зря ходил. Плаксин приехал – я видел возле гостиницы его лошадь.

– Вот именно его лошадь? – не поверил Рене.

– Я же цыган, папи, – напомнил Мора. – Есть надежда, что завтра мы покинем этот проклятый Армагедвальд.

И вот Мора порхал, как бабочка, демонстрируя выпады и туше, а Рене умирал. С галереи сошла Аделаиса, румяная и свежая, словно богиня утренней зари, и опустилась в соседнее кресло.

– А почему вы не фехтуете, Рене? Я могла бы вызвать Кристофа, вам в пару, или даже сама…

– Я слишком стар для таких экзерсисов, фройляйн, – устало отозвался Рене. – И потом, я теоретик в этом деле, но не практик. В Лифляндии у меня был учитель фехтования, и я чуть не остался без глаза, как принцесса Эболи.

– Разве Шкленарж – лифляндская фамилия? – делано удивилась Аделаиса, и Рене отвечал ей всё так же устало:

– Вы же давно всё поняли, фройляйн, оставьте в покое бедных Шкленаржей.

– Я догадалась, что Алоис не ваш сын, – задумчиво произнесла Аделаиса. – Вы немец, он француз, вы дворянин, а он – бог весть, но точно не дворянин. Я же вижу, как он фехтует – как пират.

– Агрессивный кёнигсбергский стиль, – оценил Рене, – по-своему хорош, ничего лишнего.

Бесшумно приблизился Кристоф, протянул Рене записку.

– Прошу прощения, фройляйн Мегид… – Рене распечатал записку и пробежал глазами. – Наш банкир прибыл в гостиницу. Этим вечером мы должны отправиться дальше, в Вену, все вместе. Боюсь, ваш чудесный портрет так и не будет закончен.

Фехтовальщики бросили своё занятие и стояли, вопросительно глядя на Рене.

– Сложите оружие, – велел Рене, – и готовьте карету. Мы должны подхватить господина Плаксина у гостиницы в половине девятого. Вечера.

Мора и Лёвка синхронно вложили мечи в рыцарские ножны и практически строем вышли на улицу.

– Простите, прекрасная Аделаиса, – почти нежно извинился Рене, – но и я вынужден буду оставить вас. Пока мальчики готовят карету, я должен уложить наши вещи.

– Погодите, Рене!.. – Аделаиса взяла его за руку с такой страстью, что звякнули друг об друга драгоценные перстни. – Я хотела попросить вас о помощи.

– Я ваш должник, фройляйн.

Рене смиренно склонил голову.

Аделаиса не сводила с него глаз – морщины делали лицо Рене похожим на старинный китайский фарфор, покрытый трещинами, но оттого всё-таки не менее прекрасный. Аделаиса хотела бы видеть своё отражение в его глазах и не видела – Рене опустил ресницы.

– Мне тоже нужно