Черный Спутник - Елена Леонидовна Ермолович

схождение благодатного огня. Высокая фигура в балахоне, в шляпе с очень широкими полями, сплошь облепленными горящими свечками, обратилась к Море голосом Аделаисы Мегид:

– Господин Шкленарж! Мы ждём вас позировать, я и ваш отец.

«И почему я именно так и предполагал?» – сердито подумал Мора.

– Я переодену свой маскарадный наряд и тотчас явлюсь, любезная фройляйн.

– Мы ждём вас! – повторила Аделаиса и медленно удалилась, унося свой пылающий венец.

Мора ворвался в комнату, снял и сложил рясу, принарядился и наклеил нос. Хотел было надушиться, чтобы позлить Рене – тот не переносил парфюмов, – но передумал. Подправил краску на лице, уложил по-иному волосы и взял в руки вновь сложенное горочкой добро отца-иезуита – вернуть хозяйке.

Рене, конечно же, позировал Аделаисе – изящный, с напудренными волосами, в лучшем своём жилете. Аделаиса уже принялась за краски, шляпа со свечами нужна была ей, оказывается, чтобы освещать холст.

– Прошу вас, Алоис, – пригласила художница, – встаньте за спинкой кресла, если вас не затруднит. Я оставила для вас место в своей композиции.

Мора встал за спинкой кресла, в котором сидел Рене.

– Я спиной чувствую твою ненависть, – прошептал Рене, – сынуля.

– Я не задушил вас после Ярославля, – тоже шёпотом отвечал Мора, – а теперь вот вряд ли решусь.

– О чём вы шепчетесь? – ревниво спросила Аделаиса.

– Обсуждаем, что должно получиться, – отвечал Рене. – У меня на мызе висел похожий по композиции портрет – я и мой брат Гасси. Наверное, этот портрет до сих пор там висит.

Он замолчал, но Мора в своей голове как будто услышал продолжение этого предложения: «портрет остался, а ни Гасси, ни меня – уж нет… в живых».

– Что такое мыза? – спросила Аделаиса.

– Что-то вроде имения. Знаете пословицу – где имение, а где вода?

– Впервые слышу. А получиться у нас должно что-то вроде портрета за вашей спиной – он всегда меня вдохновлял.

Мора развернулся на каблуках, чтобы посмотреть, а Рене извернулся, сидя на месте – он умел перекручиваться в талии, как змея. На стене среди набросков и эскизов висел небольшой портрет, изображавший двух мужчин в старинной одежде. Один сидел в кресле, другой стоял за его спиной, и оба выглядели неоднозначно. Сидящий облачён был в одежду иезуита, но без креста на груди, и волосы его, пепельные и очень длинные, переброшены были на одно плечо, как у щёголей елизаветинских времен. Черты его были правильны, но очень холодны и безжизненны – словно у трупа, удерживаемого для портрета специальным штативом. Господин за его спиною, напротив, змеино так улыбался. На нём был парик с коком, напоминающий львиную гриву или копну сена – по давнишней придворной моде «короля-солнце».

– Старые знакомые! – умилился Рене. – Аббат де Лю и шевалье Десэ-Мегид.

Он проговорил это спокойно, а бедная художница чуть не выронила кисть.

– Вы всё-таки знакомы?

– Да нет же, фройляйн, – устало повторил Рене и повернулся обратно, – не такой же я старый… Ваш портрет года семидесятого, писан ещё прежде, чем начато было дело о ядах. Нет, я попросту видел вашу картину прежде. Мой наставник, месье Десэ, показывал мне гравюру с этого портрета. Давно, ещё в пору моей цветущей юности и алхимического ученичества. Шевалье был его братом, но не родным, а то ли сводным, то ли двоюродным, а падре де Лю – он был чем-то вроде патрона того шевалье, если мне не изменяет память.

– Верно, – отвечала заворожённо Аделаиса, – падре и есть мой отец. А шевалье – тот самый Мот Десэ-Мегид, что живёт в этом доме в одной из башен.

Мора легко сложил в уме два и два – сколько лет миновало с семидесятого года, если на дворе год шестьдесят второй, и уже следующего века.

– Ваш отец жив? – спросил он художницу, но та лишь отмахнулась от его вопроса, чтобы самой звонко и требовательно спросить у Рене:

– Откуда у вас была такая гравюра?

– Из книги герцога Сен-Симона. В своих знаменитых мемуарах он рассказывает историю мадемуазель Лильбон и падре де Лю, – ответил Рене. – Впрочем, вы-то, их дочь, несомненно, тоже её знаете, эту историю.

– Я знаю эту историю, Рене, – кивнула Аделаиса. – Это наша легенда, семьи Мегид – история моего появления на свет. И мне очень хочется услышать от вас ту версию, которую знаете вы. Расскажите, чтобы я могла сравнить – и да, я знаю, что история необычна и весьма пикантна. Вы меня ею не оскорбите. Только прошу – не вертитесь так во время рассказа, а не то я преуспею не более, чем ваш кучер Лев.

Рене выпрямился в кресле и начал свой рассказ, неторопливо и тщательно проговаривая слова – словно придворный чтец, читающий королю на ночь (Мора не сомневался, что в биографии Рене было и такое):

– Эта история рассказана в мемуарах герцога Сен-Симона, но мой домашний учитель, месье Десэ, утверждал, что лично был её свидетелем. И, вернее всего, кривил душою – будь он там, на момент рассказа он достиг бы уже мафусаиловых лет. А господин Десэ был вполне себе моложавым негодяем. Да и рассказ его не так чтобы отличался от повести в герцогской книге – вернее всего, мой учитель попросту вызубрил главу из книги наизусть. Итак, случилась эта история в предместье Сен-Клу, недалеко от замка знаменитого Месье, младшего брата «короля-солнце». Компания придворных собралась для отправления чёрной мессы: сам Месье, его миньон шевалье де Лоррен, герцог Водемон и две племянницы герцога, де Лильбон и д’Эпине. Служили мессу аббат Гибур и небезызвестная ведьма Катарина Десэ по прозвищу Мон Вуазен. Мой Десэ утверждал, что он – сын этой самой Катарины, но я не стал бы опрометчиво доверять его хвастовству. Тело юной госпожи Лильбон служило алтарём, на котором, по традиции, приносится жертва. Не знаю, кого принесла в жертву Мон Вуазен, младенца или чёрную курицу, но кровь пролилась на алтарь, и колдунья трижды провозгласила имя Сатаны. Satan, oro te, appare te rosto! Veni, Satano! – Рене проговорил сатанинское заклинание с явным аппетитом. – Тут же двери распахнулись, и на пороге перед взорами изумленных дьяволопоклонников явился аббат де Лю, тогдашний посланник Ватикана. За спиною его стоял шевалье Десэ-Мегид, давний приятель аббата. «Катрин, – произнёс с гневом де Лю, – твои призывы были весьма настойчивы, они вынудили меня прервать разговор с королём и в спешке сорваться к тебе из Версаля. Ты проливаешь кровь и зовёшь меня, и мне приходится – хочу я того или нет – явиться на твой зов. Ради чего же ты зовёшь меня – стоит ли оно – брошенных