Испытание властью. Повесть и рассказы - Виктор Семенович Коробейников

тракторист пусть плавно трогается, а то и остальные шестерни у сеялок все нарушит.

Как и полагалось руководящим кадрам, состоял Иван Михеевич в партии. На все собрания являлся одним из первых. Садился поближе к президиуму, снимал свою лохматую шапку, надевал ее на колено и внимательно слушал.

Когда критиковали работу бригады и его самого, он не перечил, а даже согласно поддакивал.

– Худо робим, худо. Истинная ваша правда. Оборзели напрочь. Какой тут коммунизм с такими построишь?

Зная его покладистость, выступающие не стеснялись в выражениях и ему доставалось почти на каждом собрании.

Однако он выходил из зала таким же спокойным, как и входил. Никто не помнит случая, чтобы кому-либо удалось вывести его из себя или хотя бы ускорить равномерные темпы его действий.

Однажды в поле, прямо за озером загорелся зерноуборочный комбайн. Кончилось время обеда, и Иван Михеевич степенно возвращался в ремонтную мастерскую.

– Пожар, пожар! Комбайн горит! – кричали люди, показывая руками через озеро. Иван Михеевич так же размеренно продолжал шагать среди кричащих и суетившихся, ни разу не глянув в поле. Через несколько минут он вошел в мастерскую.

– Павел-то здесь ли? – не повышая голоса, спросил он у механизаторов, сидящих в курилке, имея в виду шофера автопоходной мастерской.

Никто ему не ответил. Это означало, что где шофер, неизвестно.

– Поищи-ка, Григорий, его побыстрей. В поле надо. И вы все собирайтесь. Там на Лысом бугре комбайн горит, видать Михаила машинка.

На механизаторов словно плеснули кипятком. Все соскочили, засуетились, хватали лопаты, ведра, ломы. Прибежал шофер и машина рванулась к воротам. Мужики заскакивали на ходу. «Автолетучка» раскачивалась на ухабах, не сбавляя скорости, но вдруг резко остановилась. Из кабины вылез Иван Михеевич и стал внимательно заглядывать внутрь будки.

– Мужики, а огнетушители-то все взяли?

– Взяли, взяли. Чего встали? Гнать надо! Комбайн-то уж наверно сгорел?

Иван Михеевич аккуратно расстегнул фуфайку, достал из пиджака карманные часы и внимательно посмотрел на циферблат, затем поднес часы к уху, послушал и положил обратно. Мужики не отрываясь, смотрели на него, а он вздохнул и рассудительно заключил:

– Пожалуй, должен уже и сгореть.

– Дак мы на кой туда премся?

– Комбайн-то пущай горит. Не последний. Хлебушко бы как не пыхнул. Он ведь теперь как порох и не увидишь, как займется. Ехать надо. Хоть комбайн горелый с поля во время выволокчи и то бы, слава Богу.

Все произошло именно так, как он предсказал – комбайн сгорел, а хлебное поле удалось спасти.

В один из сложных осенних периодов ударила ранняя непогодь. Совхозный скот с дальних выпасов перегоняли на фермы. Иван Михеевич в это время руководил бригадами по механизации животноводства и пропадал на работе день и ночь, но, несмотря на это, один из коровников не был готов к приему скота. Надои молока снижались катастрофически. Подобное положение было и в других хозяйствах. Как обычно в таких случаях собралось бюро райкома партии с приглашением всех специалистов района.

Заседание проходило нервозно. Общее положение дел обрисовал зоотехник и началось «обсуждение доклада». Почти все в качестве примера безответственности поминали Ивана Михеевича. Особенно резко выступила второй секретарь. Она даже пальцем указывала на него, требуя наказания его за «безответственность».

Иван Михеевич спокойно сидел на первом ряду, заложив ногу на ногу, смиренно скрестив руки на груди и внимательно слушал критику, пошевеливая носками резиновых чуней. Лицо его было бесстрастным, как будто речь шла не о нем.

Такое самообладание выводило из себя весь руководящий президиум. Наконец, не выдержал и вскочил на ноги первый секретарь. Он перебил выступающего.

– Да что вы распинаетесь перед ним? Он ведь и ухом не ведет! Этот чугунный лоб из пушки не пробьешь!

Не находя от волнения слов, секретарь на минуту смолк. Зал стыдливо молчал. Многие опустили головы. И в этот момент раздался бодрый, умышленно удивленный возглас Ивана Михеевича:

– Вот это лоб так лоб! Ничего себе!

Зал прыснул коротким смехом. Секретарь махнул рукой и сел... В совхоз возвращались уже под вечер. Все молчали. В машине было душно и дымно. Директор без конца курил, открывал на ходу дверцу и зло выбрасывал окурки. Наконец, он сказал Ивану Михеевичу:

– И что это он на тебя сегодня взъелся?

– Кто? А-а-а – секретарь-то? Да он мужик неплохой. Агрономом робил – куда с добром. А теперь у него, кроме ругани, ничего нет. Душа-то болит, а помочь ничем не может, оттого и психует.

Иван Михеевич снял шапку, пригладил волосы, и неотрывно глядя через лобовое стекло машины на дорогу, утонувшую в грязи, продолжил:

– Я другого испужался, когда эта-то – секретарша его раскричалась. Ну, думаю, сейчас выпадет из трибуны и обмочится вся от злости.

Старенький, испорченный газик, переваливающийся на ухабах, как торопящаяся к корму утка, вздрогнул от дружного хохота, заглушившего надрывной гул мотора. Смеялись все, кроме Ивана Михеевича, который по-прежнему озабоченно вглядывался в дорогу, надсадно ползущую под колеса автомобиля.

Прямой укол в сердце

* * *

Легковая автомашина с надписью на дверке кабины «Ветеринарная помощь» смело прыгала в весенние лужи, отчаянно царапала колесами грязь еще не просохшей грунтовой дороги и упорно двигалась к пригородному совхозу. Из придорожных канав шумно поднимались дородные утки, громкими криками призывавшие к себе сизых селезней-красавцев.

И действительно, потерявшие от страсти свой голос, охрипшие самцы летели со всех сторон, готовясь к бою с соперниками за предстоящую любовную победу. На дальних лугах радостно кричали и танцевали журавли. Утренняя прохлада, врываясь в кабину через открытое ветровое стекло, наполняла грудь свежестью, игриво шевеля волосы пассажиров.

Мария была счастлива. Наконец и ее взяли на важную врачебную работу. Они со старшим ветврачом направлялись на