Испытание властью. Повесть и рассказы - Виктор Семенович Коробейников

– Нет, нет! Мне нельзя! Я не имею права. Зачем судьба так испытывает меня? Ведь должен же быть на таком огромном пароходе среди многочисленных пассажиров хоть один медик.

Репродуктор замолчал. Музыка более не звучала. Тревожная тишина поглотила в себя и шум от работы котлов в утробе судна, и шлепанье плиц гребущих воду колес. Мария с ужасом уставилась на коробку репродуктора и, замерев, ждала новых сообщений. Она всем существом желала услышать, что врач нашелся. Однако минут через десять, которые показались ей бесконечными, радио прохрипело.

– Граждане, экипаж умоляет любого пассажира, имеющего отношение к медицине, прийти на помощь больной женщине – матери двоих детей, по сообщению которых их мать страдает от сердечной недостаточности. Больная находится на верхней палубе.

Мария закрыла запылавшее от волнения лицо ладонями.

– Мати ридна моя! Опять! Неужели снова мне такой экзамен? Я не могу больше! Я имею право промолчать, я не медицинский врач.

Она упала на постель, уткнулась лицо в подушку, зажав руками уши, но вскоре снова села и, как закаменелая, уставилась в пол.

В следующее мгновение она уже вскочила на ноги, схватила свою походную с синим крестом ветеринарную сумку с лекарствами и выбежала в коридор. Через минуту каблучки ее стареньких сапожек уже стучали по железной лестнице, ведущей на верхнюю палубу. Судьба вновь несла ее к нелегким испытаниям.

Ласковый

К обеду, когда улицы деревни почти пустеют, только весь в пыли и грязи вынырнет из проулка, «Беларусь», проурчит около окон и, деловито подскочив к самым воротам крестьянской усадьбы, остановится. С ближних полей съезжаются на обед трактористы. Они быстро скрываются за плотной калиткой, не глянув по сторонам. Летний день селянина всегда переполнен работой, поэтому и на обед и с обеда – бегом.

Другое дело конторские – разбредаются не торопясь, кто в столовую, кто по домам.

На час замирает деревенская жизнь – не пылят машины, не скрипят калитки, не слышно смеха и разговоров.

В этот раз обеденная тишина деревни вдруг была нарушена необычным образом.

В начале главной улицы раздался надрывный женский голос:

– Батюшки мои! Матушки! Коровы-то на выпасах все пали. До одной не живые лежат. Ни пастуха, ни подпастуха нет. Один бык по полю хлыщет, видать, с ума стряхнулся. Орет, да землю рогом роет. Ой, горюшко какое!..

Из домов стали выходить люди.

– Чего ты, Лушка? Пошто орешь-то? Каки коровы? Где?

– Да вон за колком, на выпасе – все лежат. Ноги задрали. Один бык ревет!

– Подожди ты с быком-то! Что случилось, скажи. Обожрались может клеверу? Ветеринара надо звать.

– Ой, не знаю я, не знаю! Идите сами глядите. Я хотела подойти, дак бык не пущает, так и кидается на меня. Еле убежала.

Через несколько минут кричащая Лукерья была окружена толпой селян, которая двинулась следом за ней к ближайшим выпасам. Люди подходили и скоро почти все жители деревни шли по тракту.

Сразу за березовым перелеском показалось зеленое поле. В одном его дальнем углу грудилось основное стадо коров, а справа около телефонного столба виднелись лежащие туши молодняка.

Оромный бык угрюмо стоял недалеко от них, время от времени издавая трубный рык.

Когда люди спустились на луг, он долго смотрел на них, потом медленно двинулся навстречу.

На расстоянии двадцати-тридцати метров они остановились друг против друга. Лукерья снова заорала:

– Вон стоит! Как паровоз пыхтит. Попробуй подойди, дак он тебе кишки-то по кустам развесит. Быстро высохнут! Совсем одичал. Глаза-то, смотри, так и сверкают – все кровью налились. Не бык, а тигра!

Из толпы вышла пожилая доярка и смело направилась к стоящему животному.

– Да ласковый, ты наш! Лапушка ты моя! Я тебя из подола кормила. Молочком поила. Чего с тобой сделали? Кто моего маленького обидел? У-у-у, добрая ты душа! Успокойся, родимый. Тихо, тихо, ласковый мой. Дай я тебе носик вытру. Баба Тася тебя не обидит! Стой, хороший мой, стой, золотко мое.

Бык поднял голову и замер. Шерсть на нем вздрагивала пятнами, но сам он не шевелился. Казалось, он уснул, завороженный добрым голосом старой доярки, Она вытерла пену с его губ, гладила его шею и даже приложилась своей щекой к огромному влажному носу.

Стоящие в стороне загалдели.

– Ну, Таська, язви ее в душу! Хоть кого уболтает! Смотри, утихомирила. Стоит, как миленький.!

– Ты че? Таську не знаешь? У ей мужик был, помер летось, чуть- что – кому хошь в морду заедет, а ее пальцем не трогал. Она , сказывают, заговоренная.

– Ладно, бабы, болтать-то! Айдате к коровам скорей – видать, они в проводах запутались. Вишь, там целая бухта лежит под столбом. Видать, они замотались в ней, как зайцы. Надо освободить их и пусть идут.

Мужики и бабы смело двинулись вперед. В это время бык, как бы очнулся, оттолкнул доярку, заревел утробным голосом, склонил голову и пошел на толпу, вытесняя ее к дороге.

Все вновь отбежали, но животное их не преследовало, а остановилось, рыло передними копытами землю и глухо ревело, мотая из стороны в сторону огромной головой с длинными, острыми рогами.

– Сдурел он совсем! Сбесился! Ружье надо, а то он всех перемелет своими рогами. Смотри, какая башка, как котел!

– Где председатель? Егеря надо с ружьем. Не видите что ли – животное не в себе? Кого угодно искалечит. Видать, кровь почувствовал. Теперь не остановишь его.

Из толпы вышел мужик с жердью в руках.

– Сейчас я его приголублю! Он у меня выть перстанет. Перепоясаю через хребтину, так быстро уползет с дороги. Рогач