Ворон Хольмгарда - Елизавета Алексеевна Дворецкая

буду скитаться по земле в безобразном облике, пока не найду мужчину, который разделит со мной постель. Теперь ты освободил меня от злых чар…

Арнэйд прижала пальцы ко рту, чтобы не засмеяться; услышав над головой сдержанное хмыканье, Арнор развернулся, сидя обхватил ее одной рукой и подтянул к себе. И слегка постучал пальцами по бедру, намекая: не испорти мне игру.

– Вот и сестра подтвердит, – продолжал он. – Правда, же, Арно, все так и было?

– Д-да, – выдавила Арнэйд, глубоко дыша, чтобы не засмеяться. – Мы сперва думали, что она – из рожденных ётунами дев зимы, которые бродят по снегам в эту пору, но потом разглядели, какая она красивая, и решили оставить у себя.

Торд сперва обратил на нее круглые от изумления глаза, потом снова посмотрел на Арнора:

– Да уж… Если бы она вот в этом облике искала, кто разделит с нею постель, искать долго не пришлось бы… Ну, и что… ты с нею… ты, я думаю, взял с нее достойную плату… за ночлег и расколдование?

– А это, Торд, – веско сказал Арнор, – мы с тобою обсуждать не будем!

Юмолан тау[38], подумала Арнэйд. Благодаренье богам, иначе завтра к ней потянутся женщины с просьбой показать младенца с серебряными глазами!

* * *

Ошалче ушла с пира раньше всех, чтобы уложить детей, за нею собрались и Арнэйд со Снефрид. В это время все блюда и напитки уже были поданы и гости вели бессвязную полупьяную беседу кто с кем, допивая то, что оставалось в чашах. Кучка местных жителей собралась вокруг Тьяльвара, расспрашивая о походе на Упу. Казалось бы, река Упа, Тархан-городец – все это где-то на другом краю света. До этого вечера Арнэйд никогда о них и не слышала. Но что-то ей подсказывало: судьбы Силверволла и Тархан-городца связаны, и Свенельд хорошо знает – как. Над тем и другим распростер крылья «Ворон» Хольмгарда – стяг Олава конунга. Прошлой зимой Свенельд был с этим стягом на Упе, нынче он здесь. Вороны Одина летят перед ним, указывая путь, и тень падает от этих крыльев на леса и реки. Тархан-городец погиб, жители его стали горстью зерна между огромными жерновами – русами и хазарами.

И жернова продолжают вращаться. Что принесет их движение Бьюрланду, Силверволлу? Всей Мерямаа? Нити судеб – в руках норн, но люди сами принимают решения, определяя, куда протянутся эти нити и куда приведут. Именно это Свенельд хотел внушить мерянской руси, рассказывая о судьбе руси хазарской. И все привычные заботы, надежды и огорчения показались Арнэйд лишь тенью, пылью по сравнению с важностью выбора, который им предстоит сделать.

Впервые за все время, что она знала Свенельда, он стал внушать ей иное чувство: не страх, но понимание той грозной силы, которой он питался и которую олицетворял. Судьба любого, даже его собственная, по сравнению с этой силой была не тяжелее паутинки.

– На кого ты засмотрелась? – Ее талию обвила рука Снефрид. – Не пора ли нам оставить этих достойных мужей наедине с их чашами?

– Да, пойдем, – кивнула Арнэйд. – Дальше они управятся без нас.

– Любопытно, – рассуждала Снефрид, пока они шли, одолевая поземку, от гостевого дома к Дагову двору. – Я уже знаю, что есть волховская русь, днепровская русь, мерянская русь, даже вот хазарская русь! И все вы говорите почти на том же языке, что и мы в Свеаланде. Выходит, я тоже – русь?

– Теперь да, – уверенно ответила Арнэйд. – Как Гисла, Торфинн… как Ульвар.

– И какая же мы русь? Шведская?

Когда Арнэйд и Снефрид пришли домой, занавеска у нижнего спального помоста, куда укладывали детей и служанок, была задернута и оттуда доносилось тихое сопение семи носов. Сняв яркие наряды, девушки расчесывали волосы, когда появились Даг и Арнор, возбужденные пиром и усталые. Арнэйд забрала у них цветные рубахи и кафтаны, слегка побранила за пятна и стала убирать одежду в ларь. Утомленный пивом Даг осторожно прошел мимо нижнего настила, скинул башмаки и повалился на свою постель. Почти сразу же оттуда донесся храп. Арнор прошел к лохани и, наклонившись, стал лить воду себе на голову. Потом кто-то взял у него кувшин и полил на ладони; умываясь, Арнор ощутил, как мягкая рука ласкающе скользит по его обнаженной спине. Чутье подсказало: это не та рука, ласки которой он хорошо знает. Слегка подняв лицо, он убедился, что кувшин держит Снефрид, и ее загадочные глаза, слегка прикрытые, взирают на него со снисходительной, но ласковой усмешкой.

– Благодарю, что ты дал мне приют в холодную йольскую ночь, – многозначительно произнесла она, снова поливая ему на руки из кувшина. – Ведь замерзнуть насмерть в безобразном облике старухи было бы особенно обидно.

– Он уже растрепал, да? – Арнор глянул на нее сквозь воду, текущую по лицу.

– Кто – он?

– Да Торд, этот хорь тощий. Правда, я так и знал. А ведь клялся Фрейром, что будет молчать!

– Нет, меня об этом спрашивал другой человек – кажется, его зовут Гудбранд. Тот, что сперва был очень сердит, но быстро унялся.

– Значит, уже все знают. Не волнуйся. – Арнору взял полотенце и провел по лицу и волосам. Ему было немного стыдно перед нею за ту смелую шутку, на которую, как он понимал, его сподвигло пиво. Хоть он и отказался подтвердить свою удачу, все знают, чем платят загадочные красавицы за приют, и он по сути дела уже объявил, что пользовался «дружбой бедер» их гостьи. – Я завтра скажу, что пошутил. Все Свенельдовы люди знают, откуда ты взялась на самом деле, и что ты вовсе не слонялась в шкуре по ночам, отыскивая, к кому бы завалиться под бок.

– Не стоит меня разоблачать. Сегодня уже два человека спросили, не хочу ли я выйти за них замуж. Если они узнают, что я дочь вовсе не конунга альвов, а всего лишь эриля Асбранда с хутора Оленьи Поляны, могут и передумать.

– Это еще что за ёлсы? – Арнор нахмурился, откладывая полотенце.

– Я не знаю. – Снефрид сперва прикрыла глаза, будто выражая пренебрежение, а потом широко открыла их, и ее взор ударил, как стрела из серебра. – Я не спросила, как их зовут. Я сказала, что ты снял с меня злые чары и несправедливо, чтобы теперь моя красота услаждала кого-то другого… О, я вижу здесь руны. – Ее взгляд опустился с его лица на середину груди, где висели два «молоточка Тора»: серебряный на плетеной серебряной цепи и янтарный на кожаном ремешке. – Что это за надпись?

Снефрид прикоснулась к янтарному молоточку и развернула так, чтобы на него падал свет очага. Ее пальцы слегка касались кожи Арнора, и обоих от этого соприкосновения пробрала дрожь.

– Ансу-Лагу-Уруз… – разобрала Снефрид. – Заклинание удачи. Ты – удачливый человек?

Она подняла взгляд к его лицу, стоя уже почти вплотную. Ее глаза были чуть прищурены в легкой усмешке, невинной и при том вызывающей, на губах проступила легкая, как крыло бабочки, улыбка, лишь чуть приподнимающая уголки рта, – улыбка-тайна, доверяемая только избранным. И в этой улыбке сквозило вдохновение, ожидание… даже призыв. Может, ему померещилось, но Арнор отогнал сомнение.

– Хотел бы я это знать, – так же доверительно шепнул Арнор, а потом мокрыми руками притиснул Снефрид к груди и одарил уверенным поцелуем, таким долгим, что он один заменял множество и вопросов, и ответов.

Снефрид на миг замерла, а потом обхватила его за пояс и ответила на поцелуй, прижимаясь к нему всем телом. Весь день ей мерещились его объятия, хотя до этого она знала Арнора, сына Дага из Силверволла, лишь по имени. Ее было не удивить встречей с новым мужчиной – немало она их повидала на пространстве между восточным Свеаландом и Силверволлом, – но на первый же его взгляд, устремленный на нее, что-то в ней отозвалось. Именно лицо Арнора еще вчера каким-то образом привело ее не к пониманию даже, а к ощущению, что ее долгий-долгий путь окончен – не потому, что здесь край света и дальше ехать некуда, а потому что незачем: все, что ей нужно, находится здесь. Весь этот день их глаза встречались и не могли расстаться; каждый будто всматривался в глубины чужой души, пытаясь увидеть – есть ли там на дне мое счастье? Крепкий и стройный, сдержанный, но неробкий, Арнор казался ей красив той неброской красотой, что заключена скорее в мужественности, чем в ярких красках и правильных чертах. Ее все сильнее тянуло к нему прикоснуться, ощутить тепло его кожи, силу его рук, вкус его губ. Тепло его рта и прохлада воды на щеке словно бросили ее в какое-то горячее облако; голова закружилась и наполнилась сияющим