Ворон Хольмгарда - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прошел только год, мог бы сказать Арнор. Он помнил, как тосковал по матери, которую потерял еще ребенком – в одиннадцать лет, и как постепенно перенес эту любовь на Арнэйд. Мог бы сказать – это горе пройдет. Год – мало, чтобы самая тяжкая в жизни потеря перестала ранить. Но что-то ему мешало это сказать, как будто сама возможность утешения в будущем принижала славу павшего.
Глава 7
По дороге до Арки-Варежа ничто не отвлекало путников от собственных мыслей, но по прибытии на место эти мысли как ветром сдуло. Как обычно, жители встречали посланцев Олава у ворот в проеме длинных валов; горело множество факелов, освещая местных кугыжей, возглавляемых паном Тойсаром – хранителем главной священной рощи на озере Неро.
– Ваи саатана! – вырвалось у Арнора, едва он при свете этих огней увидел Тойсара. – И перевел для Свенельда: – Ётунов ты свет!
– Что такое? – Свенельд покосился на него. – Старичок никогда особо красив не был, а теперь, гляди, приоделся! Завидуешь?
– Ётунова кочерыжка! Завидую! Я знаю, чья это шуба, глядь! Эти тролли хазарские, видно, где-то тут!
– Ты их видишь? Где?
Арнор скользнул глазами по толпе:
– Пока нет. О, вон зато мой шоля!
На этом они подъехали к самым воротам, и пришлось прервать эту беседу, чтобы сойти с седел и поздороваться с Тойсаром. Честь принимать приветствия и отвечать на них досталась Велераду – Велкею, как его здесь звали: он приходился Тойсару старшим зятем, будучи мужем его старшей дочери, Илетай. Велерад уверенно отвечал тестю тоже по-мерянски: трудно было поверить, что четыре зимы назад тот же Арнор учил его, как хотя бы поздороваться или поблагодарить, и он путал девушку с бобром, то есть слова «удор» и «ундор». Теперь же он гладко желал хозяевам благополучия «как солнце светит, как месяц восходит, как земля велика, подобно тому желаем, чтобы прибыли хлеба, приплода скота, прибавления семейства, изобилия серебра послали вам боги».
Из Силверволла в Арки-Вареж заранее был выслан гонец, и в здешнем погосте, за высокими земляными валами, уже все было готово к приему: пылал огонь в очаге, столы были уставлены деревянными блюдами и глиняными горшками. Обряд встречи у мерян был весьма продолжительным, но и Арнор, и Велерад, и Свенельд, и прочие их опытные спутники знали, что их ждет, и терпеливо ждали, пока все пройдет своим чередом.
– Старичок опять женился? – шепнул Свенельд Арнору.
– Не знаю, не слышал, – так же ответил тот.
В ту памятную обоим зиму лепешки и сыр им подавала покшава Кастан – та, что вскоре после этого попыталась заворожить Свенельда, но, хитростью дочери сбитая со следа, пустила невидимую стрелу в Арнора. Что она умерла через лето после того, они знали, поэтому не удивились, увидев, что теперь блюдо с лепешками держит другая женщина – средних лет, им незнакомая, со звенящими бронзовыми подвесками на груди, на поясе, на поршнях. Она выглядела намного моложе Тойсара: ему нескольких лет не хватало до пятидесяти, а эта женщина могла бы быть его дочерью. Но оставшихся в доме двух младших дочерей Тойсара они знали в лицо.
Однако даже сильнее, чем женщина с блюдом, взгляды гостей притягивала шуба, в которую был облачен Тойсар. Роскошная шуба – на черной лисе, сплошь покрытая узорным сарацинским шелком. Даже для самого хакан-бека едва ли удалось бы придумать более роскошную одежду, разве что пошить на соболях. И Арнор точно знал, откуда она здесь взялась. Он впервые увидел ее – и присвистнул от изумления – в том мерянском яле, где встретил разговорчивого покойника. А потом разрешил седобородому Самуилу взять ее обратно, чтобы тот не замерз по дороге в Силверволл. Строго говоря, эта шуба и убедила Арнора и его отца, что булгарские пленники – и в самом деле такие богатые и уважаемые люди, как говорят.
Велерад и Тойсар стояли у очага, по очереди бросая по кусочку блина и отливая понемногу пуре в честь каждого из многочисленных богов: великого Юмо, предопределителя судьбы мира, Матери огня, великого бога светлого дня, великого бога-хранителя дома, великого бога – хранителя рода, великого бога грома, молнии, солнца, луны, звезд, ветров и тихой погоды, воды, земли, урожаев, рождения детей, создателя металлов, плодовитости скота, расплодителя пчел, создателя туманов…
В погосте было тепло, густой дух печеной свинины с чесноком и вареной конины мешался с дымом сухих дров, а эту смесь разбавляли струйки холодного свежего воздуха из щелей под высокой крышей, куда уходил дым. На столах горело множество глиняных светильников, заправленных жиром и воском.
Наконец Тойсар и Велерад, закончив угощать богов, сами выпили по ковшу пива и перевернули их кверху донцами, показывая, что пусто. Обменялись дарами: отроки Свенельда вынесли лари с хорошими тканями, беленым льном и тонкой шерстью, с шелком, с железными орудиями – топорами, копьями, ножами. Хозяйке дома Велерад вручил ожерелье из хрусталя и сердолика, добавил по снизке ярких стеклянных бус для каждой из дочерей Тойсара – от имени своей жены, их старшей сестры. Тойсар в ответ выложил сорочки́ дорогих куниц – для Олава, его жены, его дочери, а для Велерада, Илетай, Свенельда и Арнора – сорочки́ бобров.
Стали рассаживаться: русы с одной стороны, меряне с другой. Отогревшись после холода, развязали верхние пояса, распахнули кожухи.
– Пура[40]! – За спиной у Арнора вдруг возник Виги.
– Вот он ты, апсар[41]! – Арнор оглянулся. – Пура!
– Дадите мне присесть с краешку? С утра все кухты[42] обезумели, зайцев жарили для пира, еды никакой было не добиться. Едьбы, – добавил Виги многозначительно.
– Это что еще за слово? По-ётунски?
– По-славянски, апса[43]! Наша Арно теперь так любит говорить, не слышал?
– Нету такого слова! – вмешался Свенельд, знавший славянский язык, в отличие от сыновей Дага, как второй родной. – «Еда» есть, а «едьбы» никакой нет!
– Как Арно? – спросил Виги.
– Да лучше нас всех! Хотел бы я теперь быть, где она, – вздохнул Арнор и невольно бросил взгляд на Свенельда, уверенный, что тот разделяет эти чувства.
– У нее подруга завелась! – Свенельд чуть-чуть отомстил. – Они теперь везде ходят вместе, не расстаются днем и ночью. Считай, что у тебя есть еще одна сестра!
– Такая сестра любому будет за счастье! – не остался в долгу Арнор, а Виги, в изумлении переводивший взгляд с одного на другого, наконец вклинился:
– Саатана, вы шутите? Какая сестра, откуда?
– Йора, это потом. Как тут все? Где те ёлсы хазарские?
– На озере Келе, у Аталыка. Рванули туда нынче утром, как вчера пришел гонец, что вы едете.
– Они не хотели со мной повидаться? – Свенельд подался к Виги.
– Они ж не сумасшедшие. Йора, потом расскажу. Да вы сами все поймете.
Все уселись за столы, уставленные горшками и блюдами. Соленая, жареная рыба, жареная дичь, каша с салом, вареная конина, блины, грибы, копченая гусиная грудка, ржаные лепешки и тыртыши – ржаные же пирожки с рыбой или с ягодами, открытые сверху, с защипанным краем. Возле очага стояли ленгежи – большие берестяные туеса с мерянским пивом, на краю каждого горела свеча и висел деревянный ковшик, обитый по краю согнутыми полосочками, вырубленными из сарацинских серебряных дирхемов. Угощение было обильным, как всегда, но острый взор Свенельда живо подметил, что почтенные кугыжи за столом напротив – с серьгами в ушах, с маленькими колечками на кожаных очельях, в кожухах, отделанных полосками шелка, – сегодня выглядят более важными и надменными, чем прежде.
Тойсар и молодая хозяйка начали угощать гостей – это тоже был обряд, не менее долгий, чем угощение богов.
– Это не жена его? – шепнул Арнор младшему брату, видя, что эти двое направляются к ним.
– Нет, это Толмака. Толмак опять с ним теперь живет.
– Ну, ясное дело, хоть какая-нибудь баба в доме старичку нужна! – хмыкнул Свенельд, знавший домашние обычаи мери. – Вроде он не совсем еще одряхлел.
Для человека преклонных лет Тойсар выглядел совсем неплохо: среднего роста, худощавый, он не поражал мощностью сложения, кисти и ступни у него были невелики и тонки. Шуба, сшитая на более рослого и плотного Самуила, сползала с плеч, полы немного волочились, а опущенные руки исчезали в рукавах. Морщины на продолговатом остроскулом лице были частыми, но мелкими, и не бросались в глаза; низкий лоб закрывали волосы соломенного цвета, и только в тускло-рыжей бороде уже блестели белые нити. Значительности этому лицу придавал нос – довольно крупный и сломанный,
