Акума, или Солнце мертвых - Александр Евгеньевич Белых

тот грубо отвергает. Этот фильм, а также пьесу Лии Гераскиной, обсуждали на внеклассных уроках литературы с любимой учительницей. Миша был переполнен необъяснимым волнением, ожиданием таинственного чувства, которое можно было назвать влечением к будущему его взрослой жизни.

Он ещё не знал, не предполагал, какой ад сексуальности (тогда этих двух слов в его словаре не было, но чувство полового влечения величалось им пушкинскими благородными словами «нега» и «блаженство») сулит ему это будущее взрослого мужчины, в котором божеское, человеческое и звериное будут бороться за его душу, путая все благие намерения комсомольца Миши Кралечкина.

Двери в литературный ад сексуальности открыл ему Лев Толстой, когда Миша прочитал его повесть «Крейцерова соната» – как раз вышел двенадцатый том из собрания сочинений графа, на которое внезапно подписалась мама, как она говорила «с дуру». Многое открылось ему в отношениях между матерью и отцом, и многое осталось непонятным в природе их ревности. Часто он убегал из дома в своих мечтах, стать Робинзоном, встретить своего Пятницу, жить на необитаемом острове, воспитывать диких коз и свиней. Миша думал со страхом, неужели его ребёнок, когда он родится о его любимой женщины, станет также ненавидеть его, Мишу, как сам он ненавидел порой своего отца?

Отношения между отцом и матерью были тяжёлыми, скандальными, с разбитием дорогой посуды. Ему тоже перепадало под горячую руку портупеей то по спине, то по голове. Мальчик стал слегка даже заикаться, когда волновался, отвечая вызубренный урок. Он презирал отца, брезговал пить чай из его кружки, вытираться его полотенцем, дёргался от его руки, когда отец желал приласкать сына. После просмотра этого советского фильма десятилетней давности его стала угнетать мысль, что по жизни его будет преследовать чувство обречённости и отверженности. «Есть ли в мире, скажи, что-нибудь нестерпимее нашей разлуки?»

39

…Вчера дул «северок», неласково погоняя по небу тучные облака, блёклая трава у заборов прижималась к почерневшему штакетнику. К полудню солнце, разодрав облачную завесу, осветило уличный подгнивший настил из горбыля. Пахло свежими опилками. Михаил подставил золотистое лицо солнцу, зажмурился, линзы очков быстро нагрели его веки. «…Как удивительно ловить из облаков предрассветно-синих почти висящих на осинах живительную солнца нить…»

Отовсюду из гарнизонов и полустанков, разбросанных вдоль железной дороги, съезжаются дети военнослужащих, железнодорожников и лесорубов. Школа каменная, двухэтажная, с большими окнами, с парадным крыльцом под охраной гипсовых пионеров с горнами, гордо вздёрнутых к небу, к созвездию Стожаров; в каждом классе печное отопление, голландка; на заднем дворе школы сложена выше роста поленница дров. Отсюда дежурный по классу таскает зимой дрова на растопку. Двадцать три пары глаз, любопытных, насмешливых, бойких, привлекательных, взыскующих, бесстыдных, оценивающих его мальчишескую фигуру в ладном костюмчике, смутили Михаила, словно его унизили ни за что ни про что. Он зарделся.

Усадили рядом за парту с мужающим мальчиком по имени Женя Шлеин. Учительница раздала вопросник от газеты «Комсомольская правда» и двойные тетрадные листы в широкую линейку для ответов. Ревниво отгородившись локтем от соседа, Миша склонился над анкетой. Предельно честен. Предельно наивен.

Мировая литература для меня так же нужна и естественна как жизнь, но предмет литература лишь наиболее терпимый из всех других предметов. Сейчас читаю первый выпуск альманаха научной фантастики, которая открывает горизонты будущего советского человека. Очевидно, что моё будущее как-то связано с литературой, но как – покажет жизнь. У меня есть собака, марки в альбоме и прочие предметы увлечений. Марки собираю, потому что их собирал Антон Павлович Чехов. Есть другие писательские привычки, которыми я еще не овладел в совершенстве, например, вкушать ветчину по ночам, как Иван Бунин, или пить лимонад, как Александр Сергеевич Пушкин. Особенных прихотей у меня пока нет. Но в настоящее время я занимаюсь изучением жизни и творчества Анны Ахматовой, говорят, у неё есть привычка терпеть нужду и бедность, и вообще увлекаюсь поэзией. Люблю живопись. Летом хочу посетить Третьяковскую галерею и Абрамцево. Хочу лучше познакомиться с западным искусством, в частности с творчеством Пабло Пикассо.

***

Тем временем Женя, обмакивая перо в чернильницу-непроливайку посреди парты с откидной крышкой, сурово корпел над своими незамысловатыми ответами, расписывая свои школьные будни и будущее, которое связывал с авиацией. Он еще не решил, кем будет – лётчиком или техником, куда поедет учиться – в Оренбург или в Киев. Литературу как предмет не очень жалует, а книжки читать любит, фантастические повести Александра Беляева, это после просмотра фильма «Человек-амфибия», а также с увлечением читал «Пески Марса» Артура Кларка, недавнюю публикацию в журнале «Сельская молодёжь». В лице его было что-то настырное, насмешливое, демоническое, властное – лермонтовское, как определил для себя Миша, пристрастившийся давать определения и характеристики явлениям и людям, тренируя свой писательский навык для будущих трудов. Прядь волос, лихо зачёсанная назад, спадала на густые влекущие брови. Прищур серых презрительных глаз пронизывал Мишку насквозь, словно в него вбивали гвозди. Эта экзекуция была мучительно-сладостной, безболезненной. Тогда он еще не знал о муках святого Себастьяна, но вспоминая себя в юности, задним числом сравнивал себя с христианским мучеником.

Спустя некоторое время, как бы в насмешку над «комсомольской» анкетой, кто-то распространил провокационный половой опросник комсомольцев 20-х годов. «С какого возраста вы живёте половой жизнью», «Как часты половые отношения», «Чувствуете ли вы себя удовлетворённым в половом отношении». Миша, прилежный ученик, честно и витиевато ответил на вопросы, советуясь с мамой, которая всё время отмахивалась, приговаривая, мол, давай обойдёмся без черёмухи, но всё же написал сочинение и сдал старосте четыре исписанных листа. Ответы его стали общеизвестными и пошли на потеху бесцеремонных товарищам, главным образом из-за невинности переживаний. После этого разговора мама вынула из своей библиотеки книгу «Любовь с правой стороны» и скоропалительно выбросила в печь, на которой пыхтела яичница на сале. Миша едва успел заметить потрёпанную обложку с чем-то необыкновенным и футуристическим. К тому времени старшеклассники, тайком от Миши, уже распускали слюни над отечественной порнографией, вроде изодранных страниц из «Мощей» и рукописных рассказов «Верченный», «Бесова чадь», «Монастырские жёнки», «Собачий переулок»…Этот опросник взбороздил его воображение, как деревянная соха земельные залежи, и повлёк за собой <нрзб> половое проклятие. Три этих вопроса стали по жизни лейтмотивом его дневниковой прозы, подмечая все свои чувственные моменты, смущавшие его своей пошлостью.

***

Тоска поселилась у Миши Кралечкина где-то под лопаткой сразу с наступлением ранней осени. Ему не удавалось присмотреть близкого себе друга, такого как были в Ижоре С. или Г.

Тусклое электричество в комнате не скрашивало занудные скучные северные дожди, секущие остатки сиротливой листвы на