Девушка из колодца - Рин Чупеко

ногтями; шипящая, как кислота, она разъедает ее плоть. Именно тогда я замечаю демонов, гноящихся внутри мертвого тела, отвратительных существ, которые так долго питались ее разумом и плотью, что не осталось даже намека на то, кем Чио была и кем могла бы стать. Я вижу

ненависть, ужасную ненависть, брызги безумия, безумия, которое нужно подкармливать

всегда подкармливать

голодный крик, крик раздирающий, скрученный, скручивающий, никакого страха, только страх, ненависть, ненависть

всех всегда ненавидящий, маленькие углы, маленькие углы, разрывающие подрагивающую кожу, смех

царапины, гной, скисшая кожа, труп, молчание, кожа, ненависть, мы ненавидим

ненавидим, умри, умри, умри, умри

настоящее безумие.

Теперь я вижу, что даже лицо мертвой мико – это маска, а ее тело – фарс, в котором прячущиеся внутри ее демоны разыгрывают из себя людей. Ее судьба даже хуже моей, но у меня нет времени на жалость. Эти грязные демоны воют из-за неживой оболочки мико и смотрят на меня пустыми глазницами.

Даже тяжелые раны не останавливают Келли. Держась за бок, на котором ткань кимоно стала темно-красной, она, пошатываясь и хромая, подходит к восьмой кукле, которую добавляет к выстроенной ранее линейке. Она снова начинает считать.

– Одно жертвоприношение! Два, три, четыре, пять! – Она по очереди кладет руку на каждую куклу.

Мертвая мико не подозревает о ее намерениях, но я понимаю, что задумала Келли. Женщина продолжает сопротивляться, но вода из колодца придала мне сил, так что у нее не получается вырваться.

– Восемь жертвоприношений!

Келли поворачивается к нам. Возможно, мы проведем так остаток нашего существования – одна никогда не сможет вырваться на свободу, а другая будет удерживать ее любой ценой.

Когда Келли указывает на мертвую мико, в ее голосе слышится страх:

– Девять! Девять жертвоприношений!

Это истина, которую другие мико, даже самая старшая, при всей ее мудрости, упустили из виду.

Слова сами по себе обладают силой. Когда Келли называет девятое жертвоприношение, сила, заключенная в ее словах, передается мне.

И я откликаюсь на зов.

Демоны, которые питаются мертвой мико, тени, которые привлекают внимание к ее существованию,

дрожащие, хнычущие, питающиеся ненавистью, ненавидящие

ползающие, ищущие, жаждущие плоти, кусающие

умирают первыми. Я разрываю их в клочья, как бумагу, разгрызаю зубами. Затем настает очередь демонов покрупнее, тех, что прячутся в глубине глаз женщины в черном. Я погружаю руки

шепот, шепчущие, кричащие, вопящие, мои, мои

руки, ноги, растягивающиеся конечности, страх, ненависть, ненависть, мое, побег, мое

в эти глазницы, рву все, что нахожу. Наконец, я атакую само тело, прорываюсь сквозь оболочку, погружаюсь в столетия забытой грязи и злобы. Я просовываю руки в живот мертвой мико, разделываю на части

ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, умри, почему, умри, умри, умри, умри, умри, умри, умри, умри, почему, умри, умри, умри, умри, умри, умри, умри

все, что могу. Пока, несмотря на все, не замечаю слабое мерцание, шепот невинности, маленький, забытый светлячок, что многие годы пробыл в ловушке среди этой бурлящей массы.

Где-то внутри этого злобного духа все еще живут частички Чио Танеды в ожидании того дня, когда она будет свободна, чтобы завершить начатое дело. Возможно, из-за сходства с ее младшей сестрой Йоко я вижу в печальном юном лице Чио что-то от Тарквиния. Когда она смотрит на меня, я знаю, о чем она просит.

Как знает и Келли. С ножом в руках, спотыкаясь, она идет вперед, но делает всего несколько шагов, прежде чем силы окончательно покидают ее. Она падает, и выскользнувшее из ее рук лезвие остается лежать у моих ног.

Я поднимаю его.

На лице Чио Танеды отражаются сожаление и скорбь из-за неудачи, но в то же время – надежда на искупление. Я выполняю ее последнюю просьбу и вонзаю каменный нож в сердце мертвой мико.

– Десять, – слышу я шепот Келли.

И воздух вокруг меня взрывается маленькими светлячками.

22. Умиротворение

– Я что, умерла? – спросила она, но я не ответила.

Вдалеке идут похороны. На них двадцать семь мужчин, двадцать девять женщин и трое детей. Гроб несут четверо. Один священник. Светит солнце, трава пахнет дождем. Все смотрят, как в землю опускают простой серебристый гроб. Никто не улыбается, а несколько человек даже плачут.

– Это я? – снова спрашивает она. – Я умерла?

Я по-прежнему не отвечаю.

Неожиданно с другого конца поля раздается смех. Она поворачивает голову и видит облаченных в белое детей. Они бегут и смеются. Их шестьдесят или двести, или даже тысяча. Слишком много, чтобы сосчитать. Эти дети напевают тихую, знакомую колыбельную.

Она пытается присоединиться к ним, но не может. На ней слишком много красного. Алое пятно, точно акварельные краски на льняном полотне, расплывается вдоль ее талии.

В конце поля расположен горячий источник. Сама не зная почему, она, спотыкаясь, направляется к нему, инстинктивно понимая, что должна идти именно туда. Чтобы войти в онсэн, нужно раздеться, но здесь нет раздевалок.

В этом нет ничего постыдного. Она снимает с себя одежду. У нее ужасная рана на бедре, и она чувствует легкую боль, когда дотрагивается до нее. Но боль ощущается как-то приглушенно, будто в этом месте она не имеет значения. Девушка медленно заходит в воду, ощущает тепло и холод на своей коже. Она дрожит, а вода окрашивается в розовый.

Девушка поднимает глаза и видит в воде перед собой меня, полностью одетую. Она находит странным то, что ни я, ни моя одежда не промокли, но никак не может сосредоточиться на этом.

– Я умерла? – снова спрашивает она.

Я ничего не говорю, только опускаю руки, зачерпываю немного воды и выливаю ей на голову. Словно по собственной воле, Келли погружается в успокаивающее тепло, опускается в бурлящие воды.

Когда она выныривает, луг и дети уже исчезли, хотя колыбельная все еще слышится. Она плывет по реке, и куда ни взгляни – повсюду темнота. Вокруг никого, и девушку охватывает страх.

– Кто-нибудь? – зовет Келли, но в ответ раздается только эхо ее голоса, которое отражается от невидимых преград.

И тут она замечает светлячков.

Сначала они появляются парами и по трое, подмигивая ей из темных вод, потом по полдюжины, а вскоре – целыми толпами, пока в ночном небе не вспыхивают миллионы светлячков, напоминающих бумажные фонарики, что подпрыгивают в воздухе.

В их сиянии Келли может разглядеть крошечные проблески жизни. Слышится детский смех, в свете шариков то появляются, то снова исчезают маленькие счастливые лица. Здесь и рыжеволосые, и блондины, и брюнеты, японцы, американцы и французы, африканцы, индийцы и греки. Здесь