Отстойник - Дикий Носок

назад, водомерка нависла над лежащим на земле Маалом. Из передней части кабины вытянулось тонкое щупальце и коснулось лба юноши. Голубоватое сияние, словно от экрана телефона, разлилось по лицу Маала, и тут же сменилось тревожно-красным. Щупальце опустилось на грудь, и бедолага дернулся, выгнувшись, будто от удара электрическим током.

«Что это такое? Что оно делает?» – шептались сгрудившиеся путники.

«Похоже на медицинскую диагностику,» – предположил Эдуард. – «И реанимацию.»

«Реанимацию? Он умер? Почему ты так думаешь?»

«Синий огонек – хорошо, красный – плохо, и дефибрилляция,» – логично предположил Эдуард.

«Ну вот и хорошо, дотянул парень, пусть полечат его,» – удовлетворенно заметил Никимчук.

Щупальце, между тем, еще раз ударило Маала электрическим током. Затем, после минутного раздумья, аккуратно обвило тело юноши и, качнувшись назад для размаха, ловко швырнуло его в сторону шланга. Сочно шлепнув, беспомощное тело мгновенно прилипло к стенке, словно блинчик к горячей сковороде. Маал не издал ни звука. Оставалось надеяться, что вопреки надеждам Ивана Петровича, он все же не дотянул и был мертв. Путешественники дружно ахнули и онемели от страха. Паук навис над ними. Тонкое щупальце, окруженное голубоватым сиянием, поочередно приближалось к лицам людей, не проявляя агрессии. Потом, очевидно удовлетворенное осмотром, втянулось внутрь.

Ноги водомерки согнулись, опуская кабину с недосягаемой высоты вниз. Одна из её стенок стала прозрачной, истончилась и словно бы истаяла, как тонкий ледок на луже под яркими, весенними лучами солнца, открыв доступ внутрь.

«Кажись, нас приглашают войти,» – нерешительно потоптался на месте Никимчук. – «Ну, двум смертям не бывать, а одной не миновать. Идемте.»

Иван Петрович решительно шагнул вперед. Вслед за ним гуськом потянулись остальные и остановились у самого входа. Внутри кабина была заполнена прозрачным гелем – мягким и невесомым. Опасливо пощупав, понюхав и даже попробовав его на вкус, Никимчук первым вошел внутрь. Там никого не оказалось. Проем в стене кабины затянулся, проявляясь постепенно, словно изморозь на окне. Паук поднялся, развернулся и зашагал обратно. Движения не ощущалось совершенно. Непрозрачная снаружи, изнутри кабина позволяла видеть все вокруг, словно через стекло солнцезащитных очков.

Путешествие было небыстрым. Паук мерно перебирал лапами. Внизу, под его брюхом, проплывали притопленные стволы деревьев, гниющие коряги, бурая растительность, сновали в мутной воде стайки рыбок-кровопийц. Сверху нависала громадина Дома.

«Какой же он высоты?»

«Несколько километров должно быть. А ведь его не весь видно, часть скрывается за облаками.»

«Он движется. Присмотритесь, Дом движется. Едва заметно, но все же . . .»

«Как они это сделали? Как такая махина может двигаться? Это же все равно, что Эверест заставить шагать.»

«Он не шагает, он ползет. Ползет с помощью этих гигантских шлангов, я практически уверен.»

«Смотрите-ка, а Руслан прямо стоя уснул. Вымотался, бедняга. Я бы с удовольствием последовал его примеру.»

«И я, и я,» – дружно зазевали спутники.

К тому моменту, когда паук добрался до места, вся компания спала. И едва ли дело было только в усталости. Тела свободно раскинулись в кабине, бережно удерживаемые гелем от падений и травм.

***

Иван Петрович, придя в чувство, обнаружил себя то ли плавающим, то ли летающим, а, скорее, парящим в большой стеклянной банке на манер пойманного светлячка. Банка была заполнена прозрачной жидкостью или, скорее, густым водяным паром без вкуса и запаха.

Никимчук поднес ладонь к лицу. Надо же – кожа ровная и гладкая, будто пяточка у младенца, как не родная. Никаких красных пятен и лихорадки, и самочувствие отличное. Иван Петрович оглядел себя. Благо, ничто этому не препятствовало. Одежду как корова языком слизала. Неприкрытый срам жизнерадостно торчал, высунувшись из густой седой поросли на лобке.

«Никак и его подлечили, а не только кожу обновили,» – смекнул Иван Петрович. – «Вот зачем мне снова эта морока?» Плавно шевеля руками, старик покрутился вокруг себя. По периметру большой белой залы стояла дюжина огромных стеклянных банок, в половине из которых плавали его спутники. Они неподвижно висели, свободно раскинувшись кто вдоль, кто поперек, а кто и вовсе вверх ногами в чем мать родила. Женские волосы длинными темными волнами отчасти прикрывали наготу своих обладательниц.

«Вот стыдобища,» – усилием воли отлепил Никимчук взгляд от голых баб. – «Будто в общей бане. И чего ж с нами делают в этих банках? Неужто опыты какие?»

Иван Петрович постучал по прочной стеклянной стенке, потом потолкал крышку. А пока он суетился, в комнату вошел человек. Точная копия Маала – низкорослый, щуплый, смуглый и лысый, он уткнулся носом в тонкую серебристую пластину, которую держал в руках, и не смотрел по сторонам. Увидав его, Никимчук забарабанил по стеклу. Человечек от испуга выронил свою пластину, вытаращив и так огромные глаза, потом попятился назад, развернулся и убежал.

Против ожидания, выбираться из банки надо было не сверху, а снизу. Стеклянное дно исчезло, как по мановению волшебной палочки, когда набежавшая толпа сородичей Маала окружила банку. Иван Петрович вывалился на пол голым задом и первым делом прикрыл срам рукой. «Хоть бы прикрыться чего дали,» – сердито оглядел он собравшихся. Те, в свою очередь, взирали на него с любопытством, словно на обезьянку в зоопарке. Удивительное дело, но жидкость или пар, наполнявшие банку, так и осталась в ней.

Надо заметить, что только здравый смысл и крестьянская смекалка, никогда не изменявшие старому солдату, и позволили ему пережить все перипетии судьбы. Ну как иначе было сохранить рассудок, поняв, что ты оказался в другом мире, где и войны то нет; что народишко тут собрался из разных годов и веков (и такое, оказывается, бывает); а теперь вот и вовсе в будущем очутился? И ничего, и не удивительно это вовсе, как будто так и должно быть. Человек, словно таракан – ко всему привыкает.

Вот и сейчас Никимчук быстро сообразил, что тут им, похоже, не сильно рады. А, значит, гоношиться не следует. Потихоньку, полегоньку. Перво-наперво, надобно как-нибудь вытащить всех из банок, потом раздобыть одежду, а там видно будет. Через четверть часа общения жестами Иван Петрович окончательно уверился, что именно обезьянкой его здесь и считают, с восторженным изумлением встречая любое проявление сообразительности с его стороны. Так реагировал бы и он сам, доведись ему увидеть мартышку, например, в очках или с вилкой в руке.

Чувство стыдливости людям из будущего, похоже, было неведомо. Потому что первым делом они постарались поднять вверх его руку, прикрывающую срам. Никимчук на провокацию не поддался, понадежней ухватив свое хозяйство и решив стоять до последнего. Сородичи Маала поначалу растерялись, а потом поочереди стали замирать, расставив ноги и раскинув руки в стороны, показывая, чего от него хотят.