Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

перечисленные случаи представляют собой своеобразную самокомпенсацию поэта за официальное непризнание и травлю. В данной связи можно упомянуть еще «Балладу о Кокильоне», где «учитель скромный Кокильон» назван великим; стихотворение «Про глупцов», в которой мудрец назван самым великим; «Балладу о маленьком человеке», где фигурирует «наш симпатичный господин Мак-Кинли»; «Песню Чеширского кота»: «А просто он волшебный кот, примерно как и я»; и «Песенку про Козла отпущения» с аналогичными эпитетами: «Симпатичная такая козья морда», «Восхитительная просто козья морда» (АР-8-10).

А выражение «наш симпатичный господин Мак-Кинли» заставляет вспомнить характеристику авторского двойника в поэме А. Галича «Вечерние прогулки» (1975): «И платком, заместо флага, / Сложный выразив сюжет, / Наш прелестный работяга / Вдруг пропел такой куплет: / “А по шоссе, на Калуги и Луги, / В дачные царства, в казенный уют, / Мчатся в машинах народные слуги, / Мчатся — и грязью народ обдают!..». В результате всех этих обличений скончался «партейный хмырь», олицетворяющий собой власть: «Хмырь зажал рукою печень, / Хмырь смертельно побледнел. / Даже хмырь — и тот не вечен, / Есть для каждого предел». Похожая ситуация разрабатывалась Высоцким в «Сказке о несчастных лесных жителях» (1967), где Иван-дурак наорал на Кащея бессмертного, который тоже оказался не вечен: «И от этих-то неслыханных речей / Умер сам Кащей, без всякого вмешательства…».

При этом «партейный хмырь» находит аналогию в песне «Ошибка вышла»: «Подручный хмырь, как автомат, / Вязал мои запястья» (АР-11-45). А описание Галичем работяги: «Он — подлец, мудрец и стоик, / Он прекрасен во хмелю», — перекликается не только с его собственной песней «Кто безгласных разводит рыбок…», где автор говорит о себе: «Прохиндей, шарлатан, провидец», — но и с двумя произведениями Высоцкого: «Он без пяти минут святой, / Без четырех минут наглец, / Без трех минут герой / И без одной — подлец» («Живучий парень»), «Лиходей, перевертыш, злодей, / Жрец фантазмов и фантасмагорий» («Препинаний и букв чародей…»). Сюда же примыкает образ «алкоголика, матершинника и крамольника» из «Письма с Канатчиковой дачи». Во всех этих случаях используется прием самоиронии.

Помимо образов «славного парня Робин Гуда» и «живучего парня Барри», между «Балладой о вольных стрелках» и «Живучим парнем» существует множество других параллелей — например, мотив преследовании со стороны властей: «Если рыщут за твоею / Непокорной головой, / Чтоб петлей худую шею / Сделать более худой…» = «Он, если нападут на след, / Коня по гриве треплет нежно: / “Погоня, брат, законов нет — / И только на тебя надежда!”». Кроме того, в последней цитате повторяется ситуация из «Погони» (1974): «Коренной ты мой, выручай же, брат!» («Погоня, брат… на тебя надежда» = «Погоня… выручай же, брат»).

А в строках «Если рыщут за твоею / Непокорной головой, / Чтоб петлей худую шею / Сделать более худой…» наблюдается параллель с черновым вариантом «Живучего парня»: «Его тащили на аркане» /5; 409/.

Метафорический образ аркана, то есть петли, соотносится с темой казни, а значит — с советской властью. Эти и другие похожие образы встречаются в целом ряде произведений: «Не успеть к заутренней — / Больно рано вешают! <.. > Сколь веревочка ни вейся, / А совьешься ты в петлю» («Разбойничья», 1975), «Завинчивают гайки. Побыстрее! — / Не то поднимут трос, как раз где шея. <…> Канат не пересек мой шейный позвонок» («Горизонт», 1971), «Жаль, на меня не вовремя накинули аркан» («Лекция о международном положении», 1979), «Да, правда, шея длинная — приманка для петли, / А грудь — мишень для стрел… Но не спешите!» («О поэтах и кликушах», 1971), «На короткой незаметной шее / Голове удобнее сидеть, / И душить значительно труднее, / И арканом не за что задеть. <…> Под ноги пойдет ему подсечка, / И на шею ляжет пятерня» («Баллада о короткой шее», 1973), «Я кричу: “Я совсем не желаю петлю!”» («Палач», набросок 1975 года /5; 474/), «Ты меня не дождешься, петля!» («Камнем грусть висит на мне…», 1968), «Хрен вам, пуля и петля» («Про речку Вачу и попутчицу Валю», 1976), «Хоть плачь, коли дорога — есть ли, нет ли, — / Сырая мгла всё гуще и темней, / На всадников набрасывала петли / И уводила из-под них коней» («Пожары», 1977; черновик /5; 519/).

А в песне «Про любовь в Средние века» (1969) плаха и петля являются отличительными символами королевского фаворита, то есть представителя власти, с которым сражается лирический герой: «Герб на груди его — там плаха и петля. / Но будет дырка там, как в днище корабля!».

Еще через год поэт скажет о себе: «Как заарканенный — / Рядом приставленный, / Трижды пораненный. / Дважды представленный» (АР-10-62), — и чуть позже повторит эту мысль в черновиках песни «О поэтах и кликушах» (1971): «Распяли пару раз, не очень строго» (АР-4-193). Кстати, в последней песне тоже упоминается аркан: «Да, правда, шея длинная — приманка для петли».

К образам петли, троса и аркана примыкает образ капкана. Например, в «Лекции о международном положении» у строки «Жаль, на меня не вовремя накинули аркан!» в одном из вариантов исполнения упоминается капкан[2240] [2241] [2242]. И вообще этот образ встречается у Высоцкого довольно часто: «Чтобы не попасть в капкан, / Чтобы в темноте не заблудиться…» («Песня о планах», 1973), «Что мне песни писать, если я на мели! / Звероловы, готовьте капканы» («Мои капитаны», 1971; черновик /3; 306/). Заметим, что лирический герой призывает «звероловов» готовить капканы именно для него, так как ему уже все равно (поскольку сам он сел на мель). Причем в основной редакции прямо сказано: «Мне расставила суша капканы», — как уже было в черновиках «Человека за бортом»: «Пусть без меня захлопнется капкан, / Шторм кончится, забудутся потери. / Мой самый лучший в мире капитан / Опустит трап, и я сойду на берег»590. Другой вариант первых двух строк: «Когда пустым захлопнется капкан, / Когда в него не попадутся звери…» /2; 493/ (а год ранее была написана «Охота на волков», где лирический герой вырвался из окружения, и поэтому там тоже «пустым захлопнулся капкан»: «Но остались ни с чем егеря!»). Впервые же образ капкана встретился в черновиках песни «Спасите наши души» (1967): «Но здесь мы на воле, а сверху- калкан» (АР-9-124).

Здесь еще можно упомянуть песню «То ли — в избу и запеть…», впервые исполненную у И. Кохановского в июне 1968 года (вскоре после появления статьи «О чем поет