Джинсы, стихи и волосы - Евгения Борисовна Снежкина

– А почему не к тебе?

– У меня там родители.

– У меня тоже. Отец. Все сложно.

– Бедный…

– Ничего, привык. Я скоро комнату сниму, полегче станет.

– Везет тебе…

– Работать надо.

– Ну куда мне работать? Подожди, тебе на щеку пылинка села…

– Села…

Пять остановок на троллейбусе показались длинным путешествием. Какие у него глаза глубокие… И на носу прыщики…

– Идем, идем…

Зашли в подъезд, спустились в подвал. Здесь. Он открыл одну дверь, потом другую. Тьма кромешная.

– Спички есть?

Достала спички.

– Но нет, одной не хватит.

– Хочешь сигареты?

Закурил и тут же закашлялся.

– От нее свету тоже никакого. А ты куришь? Дети будут зелеными…

С пятой попытки удалось рассмотреть огромное колесо на двери, которое он несколько раз повернул.

– Заходи.

– А что здесь?

– Бомбоубежище.

– Вдруг кто-то придет?

– Не придет, проверено.

– Ну, не придет и не придет…

В помещении было темно, воздух влажный и тяжелый. Он взял меня за руку и повел куда-то во тьму, потом остановил и развернул, я почувствовала за спиной стену. Обнял меня. Я носом наткнулась на холодную молнию его косухи, почувствовала его запах, послушала биение его сердца. Потом подняла голову и приникла к его губам. Покрыла маленькими поцелуйчиками изгиб ушной раковины. Губами нарисовала дорожку от уха по шее к ямке между ключицами. Он засопел. Его руки поднимались по моей спине, потом он их резко отдернул, склонил голову, нашел губами губы и начал расстегивать мою рубашку. Его руки коснулись меня, и стало невыносимо жарко и стыдно. К моей коже лет с десяти никто не прикасался, тем более к груди. Через одежду не в счет. У меня брызнули слезы.

– Э, ты что?

Его рука дернулась, но я остановила ее и теснее прижала к себе. Я подняла его водолазку. Вот как, оказывается, чувствуется прикосновение кожи к коже. Это лучше, чем теплая вода в ванне, нежнее моря, сладостней фантазий. Да. Мы целовались, и целовались, и целовались. Языки исследовали друг друга. Потом он расстегнул ремень, молнию, и в низ живота мне уперлось горячее и чуть влажное.

– Что это?

Он на секунду запнулся.

– Хуй.

Я тихонько, боясь нащупать все сразу, сделать больно, шажочками пальцев двинулась в направлении объекта изучения. Он застонал и поставил ногу между моих ног. Тут же где-то внутри меня возникла уверенность в скором облегчении. В углу что-то зашуршало.

– Что это?

– Не знаю, крыса, наверное.

– Крыса?! А-а-а!!!

– Ты чего? Не ори.

– Ты привел меня в подвал с крысами?

– Молчи.

– Пошли отсюда немедленно, немедленно! Где тут выход?

– Да не тут…

Я сделала несколько шагов и ударилась о другую стенку.

– Тьфу, да не туда… Пошли.

Он схватил меня за руку и вывел из опасного и сладкого места.

3

– Холодно уже.

– Иди сюда. Теплее?

– Ну так… Только все равно ветер дует.

– Пошли на чердак?

– Пойдем… А у меня скоро книжку начнут делать. Думаю, какие стихи поставить. Поможешь?

– Нет. Тут я тебе не помощник.

– Почему?

– У нас с тобой разные взгляды на литературу.

– Нет. Взгляд может быть один. Твой. Что не так?

– Я тебе сейчас скажу, а ты разревешься.

– Не разревусь.

– Это в принципе все… Как сказать… Ерунда.

– Правда, ерунда?

– Нет. Просто, понимаешь… Литература – это гораздо больше, чем рифма. Вы сейчас пока соревнуетесь в создании гладких образов.

– А ты о чем думаешь?

– О сочетании звуков, об ощущениях, которые рождаются у читателя…

– А чем одно от другого отличается? Французы те же… Бодлер… Ровно то, о чем ты говоришь.

– Он сильно экспериментировал с текстом, это правда. Он старался, но то, что потом сделали из этого русские символисты – это один сплошной маньеризм и фигня. Только друг другу мозги чистили.

– Хочешь сосиску?

– У тебя есть?

– Из дома стырила для тебя.

– Давай.

– Так почему же ерунда?

– Потому что это больше. Бодлер экспериментировал с тем, чего в принципе не могло быть в поэзии на тот момент, с тем, что считалось грязным и низким – дохлой лошадью, вшами. У тебя какие чувства вызывают эти образы?

– Ну, гадость, конечно.

– Вот. А это ровно то, о чем нужно подумать. То, что цепляет. И фонетически, и эмоционально, и на уровне образа. Из наших Маяковский в этом направлении работал.

– Да твой Маяковский так же, как и все остальные, в желтой кофте скакал по улицам! Подожди. Испачкался. У меня салфетка с собой. На, вытрись.

– А вот сочетание флейты и его водосточных труб никто из них не смог придумать. Там стихи. А то, что вы делаете, это такой совок, такое варенье…

– Я старалась…

– Образования вам не хватает, размышлений над этим. Чем вы занимаетесь в этой вашей студии?

– Я люблю тебя.

– И я. Но сама поэзия… В ней, понимаешь, есть целый спектр восприятий. Думаешь, почему ты зрительские симпатии взяла?

– Почему?

– Ты как оделась?

– Феньки по локоть, хаер.

– То есть ты могла себе представить, как на тебя отреагируют и что им хочется отдать приз неформалке?

– Скорее чувствовала что-то такое.

– Вот в этом тоже есть восприятие поэзии.

– Да?

– Да. И смотри, как всего два слога «ми» и «му» при перемещении в разные части текста могут менять смысл – «мир» и «умер». Или даже декларация смысла не важна, важно интуитивное восприятие, как у Мамонова: «У каждой бабы есть свои люляки». Он играет между гастрономическим «люля» и сексуальным.

– Я Мамонова однажды спьяну проспала…

– Это ты о чем?

– Неважно. У меня есть своя компания.

– Если возвращаться к французской школе, то, конечно, этих всех русских подражателей надо просто вычеркнуть. Они гроша ломаного не стоят.

– Покажи, как сделал «му»?

– Му.

– Замри. Так тебя целовать приятно… И губы красиво складываются… Мне так нравится, как ты говоришь…

– И еще, если подумать, то откуда взялось это представление об источнике смысла, как о чем-то внутреннем, что автор типа «источает»?..

– Хорошо, я поняла, что ты не будешь мне советовать со сборником.

– Не буду.

4

Ну, конечно, он прав! Все эти рифмы давно себя изжили, это какая-то устаревшая работа с формой, ее полировка, подбор размеров. Какое, действительно, это имеет значение? Тоже мне мастерство. Хуже только искусство палиндрома. Если можно отказаться от рифмы, от нее нужно отказаться. В этом он тоже прав. И да, я пишу не о том, что знаю, а о чем мечтаю. Ну, может быть… Хотя…

По-моему, все-таки мечты являются материей для поэтического. Да, договорились. К черту рифму. С сегодняшнего дня важным будет только ритм – и то, что я знаю. А что я знаю? Я же не