Джинсы, стихи и волосы - Евгения Борисовна Снежкина

не очень правильно поняла, и что мы попробуем разрешить наши разногласия, что у тебя нет претензий к педагогическому коллективу, старшей вожатой и Галине Геннадьевне…

– Нет, нет, подождите, подождите, подождите. То есть исключение, то, что меня душили на плацу, – это мне приснилось? Недопонимание такое?

– Это была случайность. А вот то, что ты потом сделала дальше, ты сделала умышленно.

И тут ее пробило. Она правда не знала, как себя со мной вести. Руки ее метались по всему столу, хватая то ручку, то тетрадки, то учебники. Нижняя губа затряслась, и она ее прикусила. Поднесла руку к воротнику, потом отерла ее о юбку. Да хер с тобой, золотая рыбка.

– Я вам могу пообещать, что ни я, ни мои родители, ни очевидцы не будут подавать заявление в прокуратуру. Но и вы оставьте меня в покое.

Завуч поняла, что я ее раскусила.

– Только ты не думай, что теперь тебе все можно. Школа может еще передать сигнал из арбатского отделения милиции и другие документы на учет в районную комнату милиции.

– Вы мне угрожаете?

– Предупреждаю.

– Хорошо, – теперь я смотрела строго ей в глаза. – Я могу идти?

3

Коля перестал приходить на Арбат и вообще пропал куда-то. В студию тоже ни ногой. Я спросила у Нинки, она только плечами пожала и покосилась на Володю. Конечно, боялись первое время, после истории с ментовкой, но потом осмелели, начали читать. Постепенно все вошло в свою колею.

В этот раз закончили что-то около пяти, и я понеслась к своим на Гоголя. Пока все не разбежались, надо было поговорить с Собакой. Вдруг около театра Вахтангова я услышала голос. Люди окружили его плотным кольцом, так что видно не было. Голос тянул к себе. И стихи. Голос рычал, орал, плеваться стихами. Страшными. О крови, об ужасах и пороках, о черном, низком, почти политическом. Я растолкала публику локтями. В круге стоял парень в черной косухе и орал стихи. Он не читал их, они сами прорывались сквозь него, через его голос их выносило за пределы его тела. Те самые стихи с нужными словами, которые мне были так необходимы. Я смотрела только на него. Сказала себе: «Если сейчас с ним не познакомишься, просрешь свою жизнь».

Он закончил. Вместо него вышел кудрявый мальчик хипповского вида с колокольчиком на запястье и начал читать что-то про коммуналку. Я подошла.

– Здравствуйте. Мне очень понравились ваши стихи. Я тоже поэт. Читаю здесь, только у Пушкинского дома. Можно я вам прочту?

Он улыбнулся и склонил голову, я смотрела только ему в глаза. Читала, читала, читала, читала свои новые. Потом он сказал: «Так, ладно», взял меня за руку и мы пошли.

– А как ты это придумываешь? – спросила я.

– У нас группа, обсуждаем.

– Нет, так нельзя обсуждать… Там что-то другое… Темы… Ты, наверное, что-то знаешь про горе. По-настоящему большое горе.

– Да.

– Что?

– Не хочу.

У него была сухая теплая ладонь.

– Ты куда сейчас?

– Домой.

– Я провожу.

– А я в поэтической студии читаю… Вот первый тур конкурса прошла.

– Большой поэт, – он усмехнулся.

– Не знаю… Я… Наверное, это все теперь кажется такой глупостью… А где ты был? Почему я тебя раньше не видела здесь?

– Уже полгода как читаем. Может быть, просто по времени не совпадали…

– Как жалко… Я пропустила полгода… Как жалко…

– Ты где живешь?

– На «Щукинской».

– Я тоже недалеко.

– А ты только стихи пишешь?

– Нет, почему. Я на заводе работаю.

– На заводе?

– Ну а что такого?

– Не представляла себе…

– Ничего сложного…

Я не знала, о чем с ними разговаривать. Я могла только смотреть на него и радоваться, что он рядом, чувствовать жар, исходящий от него.

Вышли из метро. Подошли к моему подъезду.

– Мы еще увидимся?

Он не ответил. Просто сделал шаг вперед и поцеловал. Страстно, в губы, с языком. Да. И это было то, чего я больше всего хотела. Мимо проходили люди. Он отодвинулся.

– Тебя как зовут?

– Саша, а тебя?

– Антон.

Он достал записную книжку, я продиктовала номер, он написал на клочке свой.

– Позвони завтра.

– Обязательно, обязательно позвоню.

4

До больницы еще можно было добраться от Текстилей на троллейбусе, потом тоже долго-долго идти вдоль прудов. Подумать об Антоне. Ли сколотил для березы специальную лестницу – жердочку и несколько чурбачков, чтобы можно было сразу ухватиться за нижнюю ветку. Пользовались ей не только мы, но и другие посетители, которых в больницу не пускали. Администрация почему-то с лестницей воевала и старалась уничтожить. Я научилась взлетать по ней на ветку, как настоящая акробатка.

Забралась. Машу всему третьему этажу. Они там в окне передвигаются, натурально, как тени по Дантову аду. Наконец заметили, позвали Ангела. Ангел действительно с этой бородой и в сером больничном халате стал похож на Иисуса. Машет рукой.

«Как ты?» – изображаю знак вопроса. Отвечает покачиванием руки: «Ну так… Нормально. А ты как?». Я прислоняю две руки к сердцу изображаю стук – «Влюбилась». «В меня?» Машу головой – «нет». «Он кто?» – палец направо вверх и знак вопроса. Блин, как ему показать… Как бы сую свою руку за пазуху и склоняю голову. Он некоторое время думает. Потом изображает свиток и что-то пишет. «Поэт?» – знак вопроса. Показываю лавровый венок, превращаюсь в музу, надеваю венок на воображаемую голову. Он выставляет три пальца за головой: «Король? Принц?». Нет. Опять лавровый венок, муза, склоняю голову и сую руку за пазуху. «Гений?» – «Да». Машет головой. «Гений, – венок на голову, – это я». Показываю ему фак. «Какой?» – «Огромный, как небо». Показываю на язык, потом будто разворачиваю конфету – «Сладкий». Показываю на бицепс – «Сильный». Показываю львиную пасть – «Как лев». Ангел скрестил руки на груди – «А я?» Показываю ему рукопожатие – «Друг». Палец направо вверх – «Он», прикладываю палец к глазам, уху, сердцу, низу живота. Ангел проводит по щеке – «Слеза». Машу головой – «Ты» – рукопожатие. Ангел тычет указательным пальцем в меня – «Ты», перебирает пальцами – «Иди к нему». Нет. «Я» – рукопожатие. «Я», «его» – руки у сердца. Тут я немножко отвлеклась от Ангела и увидела, что во всех окнах стоят серые тени и не отрываясь смотрят на наше представление. Прижала руку к сердцу, поклонилась. Раздались бурные аплодисменты.

5

Коля так и не появлялся. И трубку не брал, и на Арбат не приходил, ни с кем не разговаривал. Нина и Володя загадочно молчали. Но, вообще-то говоря, надо было писать сценарий для младших, и его отсутствие грозило обрушить и без того хлипкую нашу конструкцию. На Володарского было страшно смотреть. Он каждый раз с надеждой