Джинсы, стихи и волосы - Евгения Борисовна Снежкина

хожу на завод. Он там, может, шестеренки вытачивает – или что у него там. Я знаю только стол, на столе несколько капель кофе, почти подсохшие, а одна полуразмазана пальцем. Капли ведут к блюдцу. Блюдце сколото в одном месте, и шершавый фаянс, если присмотреться, похож на лужицу, по которой идет рябь. А в блюдце стоит чашка. Ее дно тоже коричневое из-за кофе. Еще там растекается пепел. В том месте, где пепел сухой – он еще хлопьями, а потом становится чернильной жижей, и сложно отделить границу перехода одного состояния в другое. А если посмотреть чуть выше, за чашку, становится видна его рука. Большой палец, ноготь почти квадратный, на ногте заусенец, обглоданный кусочек кожи топорщится. А из ранки недавно текла кровь, сейчас она запеклась и скоро станет болячкой. За кистью руки – кожаная куртка, в одном месте шов треснул. А потом можно проследить каждый стежок в шве и упереться взглядом в его щеку. Из нее прорастают крохотные волоски. У него с левой стороны, у самого краешка губ, язвочка. Она в центре белая, потому что кожица отошла, потом красная, а потом расходится лучами. Называется «заеда». Почему так называется?

Это все, что я знаю о действительности.

5

Встретились около проходной. Ли с Брандом шли со стороны парка, я доехала на троллейбусе. Курили, переминались с ноги на ногу.

– Черт, долго они там? Не май месяц.

Наконец открылась дверь, и из проходной вышел Ангел. Бледный, обросший, со свалявшимися волосами, но все-таки Ангел. Живой. Я с разбегу вскочила на него, обняла руками и ногами.

– Ангел, ты здесь! Ты здесь!

Он выронил папку, которую держал в руках, сумку и обнял так крепко, как только одно живое существо может обнимать другое.

– Мать, да отцепись ты от него! – тормошил меня за плечи Бранд.

– Нет, это ты отстань! Мы сколько месяцев его только через окошко видели, пантомимой занимались?

– Ну все, все… Успокойся уже… – Ангел ссадил меня.

– Куда сейчас? – Ли протянул Ангелу теплую куртку.

– Домой, к маме поехали.

И опять пошли через парк, который почти растерял свою листву, мимо пруда, той лодочки, где мы прощались. Ангел совсем не напоминал юношу с картины прерафаэлитов. Он грустно улыбался, отвечал невпопад и не реагировал на подначки Бранда. После нескольких попыток растормошить его Бранд пошел в лобовую:

– Ну, как ты?

– Тяжело.

– Совсем плохо было? Кололи?

– Нет, спасибо Павловскому, не кололи. Хотя была пара эпизодов на грани. Просто я кругом посмотрел…

– И что?

– Ты знаешь, я так не особо концентрировался… Для меня важны были любовь, красота, впечатления. Это же главное – чтобы все было красиво, а некрасиво не было.

– А в больнице что случилось?

– Я увидел это «некрасиво» крупным планом. И теперь как-то не очень понимаю, как жить.

– Добро пожаловать в мир медицины, – усмехнулся Бранд.

– При чем здесь медицина? Да, конечно, болезнь ужасна, болезнь вне тебя, она приходит с востока, и уходит бог знает куда, и непонятно, уйдет ли… Но там не это страшно.

– Как не это? Именно это и страшно – непредсказуемость начала, лечения и результата.

Ангел замер посреди дороги, натянул куртку и как крыльями запахнулся.

– Нет. Страшно не это. Страшно, когда больной так сильно зависим. С ним все, что хочешь, можно сделать. Мы для них там как тараканы. Тараканы с тараканами.

– Дурацкий каламбур.

– Нет, правда! Ты как бы зажат между двумя мирами. Миром безумия и миром несчастья. Там у одного парня по палате леопарды бегали, и Везувий извергался, и просто ходили страхи на лапках. И вот над этим существом они всем отделением издевались! Ладно бы пациенты – что спросишь с гопников, но врачи! Никакого сердца. Понимаешь, у него может разума не быть, болезнь может подавить разум, но они с сердцем его разговаривают. Сердце-то никак исключить нельзя!

– Обычная медицинская история, – Бранд пожал плечами. – С каждым пациентом разговаривать – кто вас лечить будет? Нас дрессируют не реагировать на чужую боль.

– Как же на нее не реагировать?

Мы зашли в метро, и Ангел развернул свою папку.

– Как не реагировать? Вот, смотри!

Он начал показывать рисунки. Человек, растерзанный капельницами. Окно за решеткой, через нее смотрят безумные глаза, и мальчик в пижаме сидит в углу и корчится от страха. Маленький пушистый кролик с четырьмя ушами, на него орет санитар. Человек, у которого внезапно выросли восемь рук, и он знакомится с ними. Младенец, которого накрывает волна боли, а барашки волн складываются в слово «аминазин».

– Ну ты даешь. Такого раньше никогда не рисовал, – сказала я.

– Да, такого я действительно никогда не рисовал. А три месяца принудительного пленэра – и ничего другого рисовать уже не могу. И не знаю, смогу ли. Кстати, спасибо, что требовала рисовать, это меня там спасало.

Потом он начал рассказывать про распорядок дня, про отношения с врачами. Бранд кивал, будто отмечал галочками все правильно принятые Ангелом решения. Мы довезли его до Черемушек. Ли пошел проводить Ангела домой – в надежде вписаться, как я полагаю. А мы с Брандом на Петровку.

– Как он изменился…

– Ничего, скоро в себя придет, обратно вернется к своему красивому, впечатлениям и бабам. Но это было совсем неожиданно, я тоже представить себе не мог, что он все так воспримет. Что он оказался так чувствителен к чужому горю… И знаешь… Может быть, сейчас это была самая высокая точка в его развитии как художника…

– Не хорони его!

– Нет. Дай бог, конечно чтобы все дальше так и было, но…

– Печать смерти?

– Именно.

Глава шестнадцатая

1

Он скоро переезжает… Здорово будет. Буду приходить к нему домой, надевать передник, заниматься хозяйством… Ну, Маргарита тоже передник надевала…

Что там надо купить? Обязательно метки для прачечной. Потому что просто так не настираешься, да и будет он этим заниматься, как же. Еще вот готовить не умею совсем, и непонятно, у кого учиться. От кулинарных книг мало толку, все равно все пригорает к чертовой матери. У девок, что ли, спросить? Даже не знаю у кого. Мы друг другу сложнее кофе с бутербродами ничего не готовили. Тренироваться надо. Да, особенно надо суп. Он полезнее всего – одновременно и жидкость, и питательные вещества, для здоровья важно. Так что буду тренироваться готовить яичницу и суп.

Он будет приходить вечером, после работы. Я его покормлю. Потом все это, конечно, на чистом белье. А потом начинает писать, а я буду рядом с ним, у его ног. Буду подушки какие-нибудь вышивать или