Джинсы, стихи и волосы - Евгения Борисовна Снежкина

слушали и переглядывались, а Коля заметно нервничал и как будто вслушивался в мои слова. Потом я уступила ему место на парапете. К этому моменту Володарский куда-то сдернул, а Коля начал читать отчетливо антисоветские стихи. Я остолбенела. Коля рифмовал «стрелы – расстрелы», затолкал в стихи смерть Мандельштама, репрессии и одно из стихотворений полностью посвятил проклятьям в адрес советской власти. Публика тоже почувствовала, что ее будто внезапно раздели.

– Неблагодарный! – выкрикнула полуседая тетка с кукишем на макушке. – Тебя советская власть выкормила-выпоила, а ты ее поносишь! Слезай! – И тетка начала прорываться к Коле. В толпе ей с этим не особо помогали, но в конце концов она добилась своего.

– Да идите вы! – Коля оттолкнул тетку ногой.

Тут же к нашей группе подбежали два мента, схватили Колю за шиворот и потребовали немедленно прекратить. Коля продолжал препираться с теткой, но та уже вопила как резаная: вырастили на свою голову, а они теперь старших бьют! Тогда менты стащили Колю с парапета и поволокли в отделение, а когда Володя попытался его отбить, взяли и его. Мы с Ниной побежали за ними. Тут из толпы выскочил Володарский, начал прыгать вокруг ментов и пытаться объяснить про литературную студию и чтения на Арбате. Сцены с теткой он не видел, качественно заступиться не мог и только ухудшал положение. Менты и ухом не повели. Так мы все оказались в Пятёре. Колю и Володю сразу завели в обезьянник, но мы с Ниной подняли такой визг, что от греха подальше в обезьянник посадили и нас. Кроме Коли и Володи там спал какой-то пьяный мужик. Воняло мочой и блевотиной.

Но, боже мой, как в эту минуту был красив Коля! Всегда такой холодный, теперь он переменился, и глаза его горели, волосы разметались, плечи развернулись. Просто Овод, а не Коля.

– Ты чего вообще? Я от тебя такого не ожидала, – шепнула я ему.

– Да так. Пару книжек летом прочел и с родителями наконец серьезно поговорил. Но потом расскажу. Давайте им покажем! Мы ничего незаконного не делали, мы просто читали стихи!

И мы начали трясти прутья и требовать немедленно нас выпустить. Менты посмотрели на нас с тоской, развернулись и ушли. Минут пятнадцать мы протестовали, впрочем, без результата. Потом притихли.

– Как ты думаешь, это серьезно? – спросила я у Нины.

– Серьезнее некуда, – сказала Нина.

– И что теперь будет?

– Да хрен его знает.

Потом в обезьянник зашел мент, показал на меня и приказал выйти. Мы пошли в кабинет, где он сел за стол и скучным голосом спросил мои фамилию, имя, отчество и паспорт.

– Сметлева Александра Сергеевна. Документов нет – несовершеннолетняя.

– То есть как диверсии проводить, так это пожалуйста, а как ответственность нести – так несовершеннолетняя? – поинтересовался мент. – Что же делала на Арбате?

– У нас литературная студия, мы читаем стихи.

– Кто разрешил?

– Вообще наша студия – литературное объединение и стихи проходят процедуру одобрения…

– А женщин вас там тоже учат бить?

– Не знаю, меня не учили.

– Кстати, как этого зовут? – Мент мотнул головой в сторону обезьянника.

– Николай.

– Общественный порядок нарушаем, девушка, – вздохнул мент. – Будем протокол оформлять. В какой школе учишься?

– Сто пятьдесят восьмой Ворошиловского района.

Мент замолчал и начал писать. Только тогда до меня дошло, насколько все серьезно. Я сменила тон на самый жалобный.

– Отпустите нас, пожалуйста.

– Нет. А то потом…

И тут со стороны обезьянника раздались вопли:

– Я требую немедленного предоставления телефона моему другу! Я требую немедленного предоставления телефона моему другу! – кричал Коля.

Кто-то заорал:

– Да блядь, положи его на пол, он так себе всю башку разобьет!

– Я требую немедленного предоставления телефона моему другу! – не останавливался Коля. – Я требую немедленного…

– Ну заткни его!

– Можно я посмотрю? Это же Коля, он кричит…

– Нет, сиди здесь.

Мент вышел в коридор, и я услышала, как он кричит:

– Ну Петрович! Наведи порядок! У меня там эта несовершеннолетняя… А если этот окажется без паспорта, представляешь, что нам будет?

– Я требую немедленного предоставления телефона моему другу!

– Ладно, дай ему телефон уже…

– Сейчас.

В кабинет вошел Володя. Коля замолчал. Володя был бледен, его руки ходили ходуном. Он не сразу, но набрал номер.

– Мама, привет. Со мной все хорошо. Просто тут очередь в автомате… Все хорошо, скоро домой поедем… – И он посмотрел на меня. Я пожала плечами. – Не беспокойся, не беспокойся, все хорошо… Отлично прочитали. И я тебя. Пока…

Володя положил трубку и пошел в сторону обезьянника. Я заглянула в открытую дверь. На скамейке сидел Коля. Весь лоб у него был в крови. Тут в отделение вошел маленький хромой человек. За его спиной подпрыгивал Володарский.

Я услышала знакомый с детства голос:

– Ну что вы, голубчик! Это же дети, – увещевал мента хромой. – Что вы с ними сделали?

И он посмотрел на мента с выражением отеческой скорби. Старик больше всего был похож на очень пожилого шимпанзе.

– Голубчик, ну разве можно так поступать с детьми? Ну подумайте, это же все-таки наша с вами смена…

Мент, который меня задержал, смутился.

– Читали антисоветские стихи, гражданку отпихнули… – начал оправдываться он.

– Ну, сами подумайте, какая идеологическая диверсия может быть в стихах? Немедленно выпускайте, дорогой, немедленно… Вы, дорогой, театром интересуетесь?

– Да… – мент с интересом начал рассматривать пол.

– Ну вот видите, голубчик, я могу вас пригласить на спектакль… Очень интересная постановка… А то, право слово, это же стыдно – вы взрослые люди, а воюете с детьми… Надо быть ближе к искусству…

Мент не выдержал укоризненного взгляда известного актера, открыл дверь обезьянника, и ребята потихонечку начали выходить оттуда.

– Вот и хорошо, голубчик. Вот видите, как все легко можно решить. – Артист достал записную книжку. – У вас когда ближайший вечер свободен?

– В среду…

– И супругу пригласите. В театре, прямо в центральном входе кассы. Дадите им записку. Они все сделают. Хорошо? – И потом уже рявкнул на нас: – А вы, рифмоплеты, немедленно вон отсюда!

И, гордо подняв голову, захромал к выходу. За ним пошел Володарский, потом Володя, Коля, Нина, я была последней. Ненавижу, когда последнее слово остается не за мной. Я открыла дверь, встала так, чтобы можно было быстро выскочить и заорала:

– Ну и твари же вы серые!

И шваркнула дверью.

3

Первый раз в жизни мы видели, как Володарский действительно был рассержен. Он ходил из угла в угол студии.

– Ребята, это безобразие. Это чистое, настоящее безобразие. Конечно, Дом пионеров получил письмо из милиции. Меня вызывали к директору. Это чистой воды безобразие…

– Но мы же ни в чем не виноваты, мы просто читали стихи, она сама начала приставать… –