Формирование института государственной службы во Франции XIII–XV веков. - Сусанна Карленовна Цатурова

структуре институтов королевской власти во Франции. При этом следует в должной мере оценить роль этой номинации в оформлении и утверждении самого принципа суверенитета королевской власти в целом.

Понятие «суверенитета» в XIII–XIV вв. существенно отличалось от позднейшей (и современной) трактовки: оно означало в средневековом праве верховенство (superioritas) в определенной сфере, над отдельной группой или территорией, а также отсутствие вышестоящего суверена. Таким образом, суверенитет являлся понятием относительным и не означал абсолютного самовластия[618]. Теоретические построения и практические усилия королевских чиновников были направлены на придание понятию суверенитета нового значения, вписывающегося в построение Etat moderne[619]. Отстаивая приоритет власти короля над всеми иными носителями публичной власти, королевские должностные лица использовали и номинацию как стратегию воздействия на сознание современников.

Надо заметить, что формулы номинации Парламента могли варьировать, но они неизменно содержали в себе эти два компонента. Приведу ряд примеров в хронологическом порядке: «наш суверенный Двор и главный суд», «наш главный Двор Парламента», «Двор Парламента, кто есть главный и суверенный Двор нашего королевства», «наш главный Двор Парламента», «наш главный и суверенный суд», «резиденция суверенного суда», «резиденция, главный и суверенный Двор королевства»[620]. Важно обратить внимание, что при создании аналогичных курий в провинциях Франции им изначально давалась та же номинация, которую имел Парламент в Париже, что сразу же уравнивало их в статусе[621]. И это монопольное положение, превосходство данной инстанции, прописанное в королевских указах, опиралось на ценностные установки юристов-теоретиков и практиков судебной власти короля Франции[622].

Номинация главной палаты как «суверенного суда» способствовала утверждению принципа суверенитета в политической теории и политических представлениях. Однако, когда в середине XV в. Карл VII упразднил судебную автономию Парижского университета, передав его дела в ведение Парламента, в указе от 26 марта 1446 г. говорилось, что «наша курия Парламента есть суверенная и главная от нас во всем королевстве, и ей ответствуют и подчиняются все наши родичи, пэры, герцоги, графы и другие знатные сеньоры нашего королевства как нам и нашему суверенному суду, подданными какового являются все в нашем королевстве»[623]. Таким образом, суверенная власть Парламента уравнивалась к середине XV в. с суверенной властью короля Франции, что содержало зерна будущих конфликтов монархов с верховным судом.

Кроме того, пребывание его в Париже закрепляло статус города как стабильного центра верховной власти, что также выделяло верховный суд из всех остальных ведомств, местопребывание которых не играло роли в номинативной сфере[624]. Новый статус Парижа как столицы государства закреплялся подобной риторикой в политическом сознании[625].

Этот статус подкреплялся и тем, что Парламент назывался «примером для всех остальных», «примером и зеркалом всех остальных судов королевства», в том числе и Шатле, который «привык всегда точнейшим образом следовать во всем стилю верховного суда и поступать так, как это делается в Парламенте»[626]. Данный орган объявляется в королевских указах стоящим над всеми прочими судами, которые обязаны ему подчиняться: «вы есть суверенные судьи над всеми другими судами и юрисдикциями королевства Франции», «истинный светоч и пример всем остальным»[627]. Символическое превосходство Парламента над всеми остальными верховными палатами выразилось в предписываемой королевскими указами ориентации на его стиль и распорядок работы[628].

Надо сказать, что отмеченное обстоятельство с трудом и неохотно признавалось остальными ведомствами, которые претендовали одновременно на приобретение аналогичного статуса и ориентировались на «символический капитал» верховного суда как на вожделенную цель[629]. Уже в исследуемый период суд бальи и Налоговой палаты добились статуса суверенных, а Палата счетов почти сравнялась с Парламентом в сфере номинации. В дальнейшем по этому пути пошли и другие инстанции короны Франции. Но Парламент так и остался на вершине иерархии[630].

Наконец, еще одной важной составляющей «символического капитала» Парламента являлось провозглашение его «истоком правосудия» наравне с королем Франции (максима Princeps fons iustitie). Впервые эта номинация появилась в ордонансе 28 апреля 1364 г., и она повторялась не раз, видоизменяясь, но сохраняя сущностную характеристику: «Парламент всего правосудия нашего королевства зерцало и исток», «источник и начало правосудия всего королевства»[631].

Важно знать, как отражалась номинация ведомств и служб короны Франции в восприятии современников, вне стен Канцелярии, где составлялись королевские указы. Первое, что бросается в глаза при чтении трактатов, зерцал и наставлений, это преимущественное внимание авторов к верховному суду королевства — к Парламенту. В противовес «обратной вертикали» общественной критики в представлениях современников о королевской администрации превалирует именно он в качестве главной палаты королевства. К тому же, можно констатировать, что все используемые королевской Канцелярией формулы были известны и приняты в политическом обществе. Так, важнейшая номинация Парламента как «истока правосудия» встречается и в речах канцлера Парижского университета Жана Жерсона, и в «Хронике монаха Сен-Дени»[632].

В восприятии современников четко присутствуют все главные составляющие официальной номинации верховного суда[633]. Более того, вслед за юристами и чиновниками, политические мыслители также уравнивают власть короля и Парламента. Выраженный еще в «Поликратике» Иоанна Солсберийского образ «трона правосудия», на котором восседает король, идущий от библейской и сакральной концепции власти, глубоко укоренился во французской политической культуре[634]. Но важно, что этим «троном правосудия» объявляется собственно Парламент, который исполняет главную миссию короля-судии. Именно поэтому, обращаясь за справедливостью к Парламенту, Жерсон прибегает к этой самой престижной номинации: «к его (короля) высокому трону правосудия, где восседает и покоится его королевская власть. А кто есть этот трон правосудия? Нет нужды мне его называть; каждый это знает. Это почтеннейший двор Парламента… мистический трон». В ходе судебного процесса в 1383 г. истец заявлял, что обращает свое прошение в Курию «как к благородной службе короля», уравнивая персону монарха и его Парламент; точно так же заявил ректор Университета в 1445 г.[635]

Отправление Парламентом главной публичной функции короны- установление справедливости с помощью правосудия — окружало его особым ореолом. Он именуется «благородным Парламентом», «почтенной и благородной курией»[636]. Священный характер миссии короля-судии выражался в таких номинациях верховного суда королевства, как «святой Парламент Парижа», в котором «права короля без пристрастия свято охраняются»[637]; в обращении к парламентариям как к «священству», а к Парламенту как к «святой коллегии»[638].

По мере укрепления королевского культа (religion royale) и закрепления за королем Франции образа «христианнейшего короля» Парламент начинает претендовать на воплощение «мистического тела» государства[639]. Уже в речи Жерсона мы встречаем эту аллюзию («мистический трон правосудия»), и она в дальнейшем будет только «развертываться». Хотя верховный суд осмелился назвать себя «мистическим телом» (corps mystique) лишь к