Аритмия - Вениамин Ефимович Кисилевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Хорошо, ты не хочешь, чтобы вмешивались в твою личную жизнь, но имею право я, твой отец, узнать, с кем встречается моя дочь? Или это мне тоже заказано? – Втянул поглубже носом воздух, оторопел: – Ты что, пила? Запах от тебя…
Сонечка покраснела, опустила глаза:
– Совсем немного… я… для аппетита…
– Какого аппетита? – вообще уже ничего не понимал Климов. – Где ты ела?
– Ну… – замялась, – мы с ним пообедали…
– Где пообедали? – снова эхом отозвался Климов.
– Ну, в ресторане… А что здесь такого? Преступление что ли?
Час от часу не легче. Она, соплячка, уже с ним по ресторанам шастает. А то не понимает она, овечка, что здесь такого. И ещё одно уяснил отчётливо. С ней сейчас разговаривать бесполезно. Нужно на более или менее холодную голову. Потому что сегодня всё завершится, чуял он, грандиозным скандалом, с последствиями самыми непредсказуемыми, после чего всё только ещё хуже, непоправимей станет. Отдышался, спросил:
– Где и как ты с этим типом познакомилась? Хоть это ты можешь мне доверить? Или я вообще никто и ничто уже для тебя? Пыль под ногами?
Сонечка хлюпнула носом:
– Папочка, ну зачем ты так? Ты ж его совсем не знаешь. Он не тип. Он хороший. Если б не он, со мною не знаю бы что приключилось…
И теперь заплакала, по-детски вытирая слёзы кулачками. Размазанные чёрные следы на белой коже. Лишь сейчас он разглядел, что реснички и бровки она подчернила, губы слегка подмазала, чего раньше с ней никогда не бывало. Воспользовалась, значит, утром маминой косметикой, прихорашивалась.
И как прорвало её. Она рассказывала, сбивчиво, взахлёб, он слушал, ни разу не перебил. И жалел её, жалел всем своим отцовским сердцем. Романтическая история, не потускневшая за бездны веков: благородный рыцарь спасает попавшую в беду деву, и та пылко влюбляется в него. А уж такие, как его Сонечка, домашние, неискушённые девушки, книгочеи-мечтательницы, которые и не поцеловались-то толком ни разу, – самые уязвимые персоналии…
Она шла после школы домой, переходила дорогу, и проносившийся мимо автомобиль обрызгал её грязной водой из лужи после недавнего дождя. Забежала в подъезд ближней девятиэтажки почиститься, благо не было там кодового замка. Он зашёл следом за ней – длинный худой парень в низко натянутой черной вязаной шапочке. Что-то щёлкнуло в его руке, и на свободу выпорхнул страшно блеснувший клинок. Он приставил его к её шее, пообещал зарезать, если та пикнет. Подтащил её, безумевшую от страха, к лифту, нажал кнопку вызова. И тут, на её счастье, в подъезд вошел Он.
Заслышав шаги, бандюга выжидательно замер, лифтовая кабина всё ещё не опустилась. И Сонечка, очнувшись от ступора, во весь голос заорала, зовя на помощь. Парень, зло выматерившись, бросился наутёк, не успев или намеренно не захотев спрятать нож. Но это был неудачный для него день. Поднявшийся уже на лифтовую площадку мужчина среагировал мгновенно – ударил его ногой в пах. Тот, глухо замычав, согнулся пополам и тут же, получив сильный удар ребром ладони по шее, рухнул под ноги Сонечкиного спасителя. Нож выпал из его руки, спаситель поднял его, разглядел, со знанием дела вернул лезвие в рукоятку, сунул себе в карман, после чего с маху пнул поверженного врага ногой в бок. И тут произошло неожиданное: утративший, казалось, сознание парень вдруг резво вскочил и с удивительной скоростью метнулся к входной двери. Ещё секунда – и как не бывало его здесь. И лишь сейчас вжавшуюся в стену Сонечку доконало. Всё поплыло перед глазами, подкосились ноги, и она медленно начала оседать. Спаситель успел подхватить её, удержать.
Всё дальнейшее запечатлелось в её памяти плохо. Не могла даже толком вспомнить, как очутилась в его машине – сама дошла или он ее отнёс. Обнаружила себя лежащей на заднем сиденье, спаситель чем-то трогал её губы, на чём-то настаивал. Это что-то оказалось горлышком плоской металлической фляжки, он просил отпить из неё. Сделала первый, обжигающий, глоток, затем другой, третий, из глаз полились слёзы, но не было это мучением, доставляло даже странное, неведомое ранее удовольствие. Проснулась потом на диване в большой светлой комнате, одетая, рядом никого не было. Спаситель оказался на кухне – отпаривал застиранную полу её плаща. Хотела забрать у него утюг, но он не позволил. Сидела, смотрела на его смуглые, мужественно поросшие тёмными волосами сильные руки, оголившиеся из-под закатанных выше локтя рукавов белой рубашки. Затем он сказал, что проголодался, и ей тоже не мешало бы подкрепиться. Есть ей не хотелось, но поехала вместе с ним. Оказалось, в ресторан. В маленьком зале, кроме них и ещё одной парочки за дальним столиком, никого не было. Она впервые побывала в ресторане, озиралась с любопытством. Ей всё там понравилось – и оформление, и вкусная еда, и что важный седовласый официант, почтительно склонив голову, поздоровался с ним, назвал по имени-отчеству, Алексеем Геннадьевичем. Старалась не комплексовать, соответствовать. На столе был коньяк, он и ей налил, она отказывалась, он, что тоже подкупило её, не настаивал. Потом они гуляли по набережной. Уже стемнело. Он её поцеловал, ей это было приятно. Затем вернулись в ту же квартиру, она вдруг заметила, как поздно уже, заторопилась домой. Договорились, что завтра он заедет за ней после школы, условились где, чтобы на глаза другим не попадаться…
Климов слушал, сжимал под столом кулаки, молчал. Не спрашивать же было, зачем они после гулянья на набережной вернулись к нему домой, что делали там до одиннадцати. Что снова сегодня подозрительно попахивало от неё, на мажорный лад тоже не настраивало. Но одно и в Сонечкиных словах, и в том, как говорила она, сомнений не оставляло: дочь его влюблена. Нет, не влюблена даже – ослеплена. Одурманена. Снова заворочалась внутри гадкая жаба, разболелся правый висок. Что-то объяснять, доказывать ей сейчас бесполезно. Он вдруг почувствовал, как сильно устал, словно долго изводил себя изнурительной тяжёлой
