Лавка запретных книг - Марк Леви

год уважение стало взаимным, он постепенно предоставлял ей возможности для творчества; сначала ему было любопытно, потом у него стал расти интерес к тому, что она делает; он многому ее научил, прежде чем позволил отправиться в самостоятельный полет.

– Тебе по крайней мере помогали, – сказал Митч.

– Все сложнее, чем кажется, – ответила Анна.

Она призналась, что поддерживала близкие отношения со своим одиночеством: изгнанники бьются о стены своей памяти, их воспоминания очень взыскательны. Они испытывают боль, когда над их землей встает утро, боль, когда их город окутывает ночь. Заключенным знакома похожая тоска. Митч узнавал себя в каждом ее слове, в ее рассказах о темных, удушающих вечерах, о полных надежды днях, о накатывающей без предупреждения грусти, о волнении при таком близком и таком далеком эхо своего собственного голоса, когда ты говоришь сам с собой, о невозможности уснуть, о чувстве, что глубоко засевшее одиночество уже никогда тебя не покинет. Даже если ко всему этому привыкнуть, от наступления ночи никуда не денешься. Работаешь в грохоте кухни, в какофонии обеденного зала, сливаешься с вечерней толпой, поздно ужинаешь в пабе вместе с остальными – все это ничего не меняет в главном.

– О ком ты думал, пока сидел в тюрьме? – спросила она.

– О матери в доме для престарелых, часто об отце. Они знали бедность, но не покорялись судьбе. Отец был боевитым и находил покой только в книгах. Он часто плохо спал, потому что всегда думал о чужих горестях. В камере я гадал перед сном, как он повел бы себя на моем месте, что бы в нем преобладало – печаль или гордость, а может, он испытывал бы то и другое поровну? Я ненавидел Салинаса, поклялся не прощать его и помешать ему причинять людям вред. Отец этого не одобрил бы, он не выносил гнев, но я бы не сдался, потому что стоит один раз дать слабину, чтобы навсегда остаться слабаком. Помню, как он читал мне разное, склонившись над моей детской кроватью, как же много он мне читал! Он говорил, что достаточно на мгновение струсить, чтобы лишиться достоинства, что жизнь требует заботы, что утратившие человечность несут в себе огромную боль, от которой их нужно лечить. Что именно в этом заключается роль книг, что они – снадобья от страхов, предрассудков и ненависти. Мой отец просто хотел быть человеком, и даже притом, что жизнь его оказалась короткой, я знаю, что это у него получилось.

Анна, дочь отца-тирана, слушала его молча. У нее покраснели глаза, и Митч, взяв ее руку, понял, что это не от горя, а оттого, что она наконец-то рассталась с одиночеством.

Она долго смотрела на дорогу впереди и молчала. Митч включил радио; через сто километров она выключила музыку и хитро на него уставилась.

– Ты правда не думал в камере ни о ком другом? Только не ври!

– Думал иногда об одной молодой женщине, о наших с ней отношениях без будущего, о том, что ее достоинство заключалось в том, что она просто была.

– Без будущего из-за тебя или из-за нее?

Митч бросил на Анну быстрый взгляд. Она оперлась спиной о дверцу, подогнула колени, поставила босые ноги на край сиденья – устроилась с максимальным удобством, как будто это была гостиная, а не кабина грузовичка.

– Мы никогда не касались этой темы, – сказал он. – Нам было хорошо в настоящем, задумываться о завтрашнем дне не было нужды.

– Понимаю. Чем завершилась та история?

– Видимо, Матильда не была создана для отношений на расстоянии, с момента после ареста я ничего о ней не слышал, все годы в заключении тоже.

– А после освобождения?

– У меня не возникло желания напомнить ей о себе.

– Ты по-прежнему в нее влюблен?

– Нет, но мне вспоминаются некоторые наши с ней моменты.

– Если она так внезапно исчезла, то не она ли стала доносчицей?

– Она была студенткой, яростной противницей властей.

– «Кроты» тоже такими прикидывались. Девушки по вызову, выдававшие себя за студенток, охмуряли своих жертв. Похоже, сексуальный шпионаж очень даже в ходу и в наши дни, причем не только в тоталитарных странах. Знаешь, не так давно английская разведка выяснила, что один из их министров выбалтывал в постели государственные тайны, чтобы произвести впечатление на свою красотку, работавшую на Россию.

– Пожалуйста, прекрати. Не хочу обсуждать ее в таких словах.

– Ты хоть знаешь, что с ней стало, с твоей Матильдой?

– Не имею ни малейшего понятия, наверняка доучилась и работает в какой-нибудь лаборатории… или в аптеке.

– А может, она не училась ни в каком университете.

– Почему тебе так важно узнать, не донесли ли на меня?

– Расследуется убийство прокурора, инспектор не успокоится, ему нужен виновный, и поскорее. У него на руках достаточно козырей, чтобы подкрепить обвинение против тебя и довести дело до суда. Я единственная твоя линия защиты, но мои показания заставят его копать и под меня.

Митч мысленно оценил ситуацию и пришел к выводу, что дальше будет только хуже.

– Прямо завтра возьми свои слова назад, скажи, что ошиблась с датой.

– Мы должны его опередить, – продолжила Анна так, словно Митч ничего не предлагал, – дать ему то, что ему нужно, пока он не пришел к окончательным выводам. Иначе будет поздно для нас обоих.

– Какая связь между убийством Салинаса и человеком, который мог на меня донести?

– Может, и никакой, но полиция слишком быстро собрала улики, а это значит, что она знала, что искать. Лично я думаю, что эта связь есть; во всяком случае, мне хочется в это верить.

И, как если бы она решила добраться до этой точки своих рассуждений, чтобы уступить усталости, она закрыла глаза и уснула, привалившись к дверце.

Весь остаток дороги Митч ломал голову, кто мог захотеть отправить его за решетку и по какой причине.

Антиквар странно себя вел после продажи ему помещения; его внезапный интерес к подвалу мог бы послужить причиной доноса. У Вернера не было никаких причин его уничтожать, у мадам Ательтоу тоже. Разве что у хозяйки «ее» книжного магазина – из зависти или по политическим причинам. Старая мадам Берголь проводила в его магазине много времени и сама его просила пустить ее на собрание. К ней чудом вернулось зрение, что было хоть и странным совпадением, но недостаточным, чтобы ее заподозрить. Что же до Матильды…

– Это не могла быть Матильда, ведь полиция так и не нашла вход! – воскликнул Митч, отказываясь поддаваться паранойе.

– Какой вход? – спросила Анна со сладким зевком.

– В потайную читальню.

– Что