В поисках прошлогоднего снега - Светлана Мосова

Что вообще можно сделать для поэта?!

Ничего. Лишь сдунуть пыль с времен, прочесть его стихи…

П. С. Биография Наума Каплана короткая: родился и жил в Кишиневе, окончил госуниверситет, работал сборщиком на заводе, кинооператором, погиб в автокатастрофе. Даты рождения и смерти: 1947–1978.

То есть ушел так невозможно рано, что и биография-то в три строки!..

А на могильной плите еще меньше – всего три слова: «НАУМ КАПЛАН. ПОЭТ».

Но это «меньше» перевесило. Осталось главное: поэт.

П.П.С. А время спустя я узнала, что сына у Наума не было – была дочь. Но в стихах Наум всегда обращался к сыну. Быть может, нерожденному?.. Так или иначе, но я ошиблась.

– Ты не ошиблась, – сказала далекая подруга. – Ты от стихов шла – значит, была права.

И стихами сердце успокоилось.

Зима – твой след

На мне коньки и полушубок ванин,

в виду жилища своего сную

неловко,

падаю,

встаю

и снова падаю,

и снег сухой жую,

и мню, что на дуэли ранен,

зима – твой след в моем краю,

и мню, что ранен,

встаю,

шатаюсь, мню и мну

ушанку перед животом,

где продырявлен полушубок ванин,

и падаю потом

и говорю:

«воды на грудь!

горю!»

и сам с собою от стыда сгораю,

ведь я-то знаю,

что играю,

зима – твой след в моем краю,

и тяжко сызнова встаю,

и падаю, и слышу:

«лежи потише,

снегом напою»;

не открывая глаз

на этот раз,

шепчу: «скорее, жжет!»

в крови весь полушубок ванин,

живот пробит,

и пуля в печени сидит,

и голос: «Жорж, ты только ранен».

«Как Жорж?! Я – Пушкин!»

«Он убит».

Один мужчина, одна женщина

Непрощенный

Один человек не простил другого человека.

Точнее, как: решил, что простит, но не сразу. Так и сказал:

– Вот он придет, а я так просто его не прощу!..

Почему-то он был уверен, что тот придет. Придет, а он не простит. Нет, простит, но не сразу, не просто так – сначала суд, приговор, прошение о помиловании, а там уж посмотрим-де.

Но друг не пришел.

(Бывает так, что человек приходит неожиданно. А бывает и так, что неожиданно не приходит.)

Так и случилось: шли дни, месяцы и даже, страшно сказать, годы, а этот непрощенный все не шел (годы шли – а он не шел, может, и шел, но не к нему).

То есть упорствовал! усугублял! – и друг выходил из себя: о чем это он думает, интересно?! Так я и вовсе могу его не простить!

И вины друга копились, крепчали, настаивались…

И накопилось так много, причем всего накопилось – подтянулись и старые обиды, освежившись в памяти, – он расставлял их по местам, сдувал пыль, готовил к боевым действиям – надо было все сказать! припомнить! бросить в лицо – и это, и то, и другое!..

Но друг не приходил. Причем даже во сне. (Хотя во сне-то мог бы и прийти, корона бы не упала!)

И он измучился.

В конце концов наступил такой день, когда хотелось уже одного: чтобы тот пришел, чтобы его уже простить. Причем сразу простить, с порога. Не говоря ни слова – просто взять и обнять, не теряя времени: сколько уже потеряно, и столько надо рассказать, спросить!..

Но почему он не шел?.. На что намекал? Что он этим хотел сказать – своим неприходом? Быть может… что это он виноват и сам должен просить у него прощения?!

И он закипал, начиная историю с конца, с начала, не утаивая подробностей (это была среда, нет, простите, вторник, нет, вру, среда!)…

Была даже сделана ставка на случайную встречу. А почему бы нет, почему два старых товарища не могут случайно встретиться, живя в одном городе и вращаясь в одних и тех же кругах? Запросто.

А вот живя в одном городе и вращаясь в одних кругах, они ни разу не встретились.

Не встретились, надо думать, случайно, а как же еще.

Но в этой случайности их невстречи было что-то не так. Она не случайна была – эта случайность. Тем более что знакомые говорили: как? вы не видели вчера на выставке Н.?! Но он же был там!..

Как был?!

«Он не хочет меня видеть и быть мною видимым, – понял он. – Настолько не хочет, что стал неосязаем для моих органов чувств».

Но что я сделал ему? Что?

«А может, и в самом деле это я виноват?..» – ослабев, подумал однажды он.

Страшная мысль подточила его, но тут же включились защитные силы организма: его вина была первой, а моя – второй!.. Его первой, значит его главней!..

И снова начиналось это, из серии «как было дело», – значит, был вторник, нет, среда, вру, вторник…

Какая среда, какой вторник, жизнь пролетела, все среды и вторники, сбившись в стаю, унеслись в небо, прокричав журавлиным криком!..

Надежда оставалась на похороны.

Что-что, а на похороны он должен прийти.

Но друг не пришел.

И он опять ему не простил.

И стал поджидать его уже Там, где были их среды и вторники, где были их весны и дружбы, – Туда-то он точно придет, обязательно придет, все приходят…

Он будет ждать.

Просим до простору!

Один божий человек по фамилии Божевич (ударение на «о»!), житель сказочной страны Черногории, пригласил к себе в гости художников из Питера. Все равно кого, сказал он, позвонив в творческий союз, лишь одно условие: чтобы были профессора.

Художники собрались быстро (только свистни!): два профессора (один настоящий!), три ассистента. Погрузились в самолет и прилетели: а вот и мы.

А перед ними – рай: солнце! море!.. Небо – цвета, какого не бывает, киви плющом (никто не рвет!), мандарины валяются прямо на земле – никто не хватает!.. Рай, рай!.. И Божевич стоит, как святой Петр с ключами: просим у мой про́стор! – говорит.

Какой про́стор?!

– До простору, наверное… – предположил профессор. – До дому, до хаты, мол.

А, поняли! До простору, значит?

И Божевич повел их до простору, выделил самый большой простор, под простором – винный подвал: квась!

Рай, рай!.. Им открылось. Потому что, понятно, человеку, жившему хоть