В поисках прошлогоднего снега - Светлана Мосова

Она даже подключила себя к воспоминаниям, как к аппарату искусственного дыхания, – стало еще хуже.

…Их первая встреча была нечаянна, мимолетна, легка, и он сказал ей при знакомстве:

– Я встречаю вас один раз в 35 лет – и встреча так коротка…

Но он встретил ее и во второй раз… И эта встреча оказалась длинной, длиной в три года. И начались бесконечные командировки, культурные связи (он занимал ответственный пост, «сидел на культуре» – «Встаньте, мужчина!» – смеялась она), телемосты, дни городов-побратимов, и жители двух населенных пунктов А и Б не знали, кому обязаны они этому нашествию культур и праздников в их столицы.

И все это рухнуло! в одночасье! – все мосты и культурные связи – из-за какой-то айвы?!

Он позвонил ей через три часа.

– Я оставил айву в самолете, – сообщил он и стал ждать: зачтется ему это или нет.

– Напрасно, – ответила она.

Не зачлось.

Потому что жена и дети до этой айвы были для нее чем-то абстрактным – где-то там, в другом городе, в другой жизни, что ей до того. Она просто не думала об этом. В голову не приходило, голова вообще отдыхала, сердце работало за двоих (это засчитывается или нет?).

Но айва была не абстрактна, айва, пошло торча из сетки, была конкретна, зрима, а еще не сваренное его женой варенье стало осязаемо до кома в горле. И впервые стала осязаема его другая жизнь – с домашним вареньем, с завтраками и детскими голосами – другая и дорогая ему жизнь… и она бросила трубку.

И ничего хуже и лучше в его жизни уже не будет, вдруг понял он. Все. Это была та самая минута, он угадал ее и наслаждался ее мукой до последней секунды.

Но еще осталось послевкусие той минуты.

Дело в том, что он не оставил авоську с айвой в самолете – он представил, что он ее оставил, то есть вообразил. Как если бы он был героем-любовником в чистом виде, не отягощенным долгом и чувством вины. Он не бросил айву, потому что вины было больше, чем любви. Он донес этот продукт до дому, как смертельно раненный солдат – пакет с важными документами до командира части, и командир (жена, в смысле), как и предполагалось, сварила варенье (чудесное, кстати!), и дети съели его, и оно пошло им на пользу, но он невольно воротил взор, когда они его ели, как будто они ели его любовь. Потому что он знал: та женщина забудет все, что было между ними, кроме этой айвы.

Так и случилось: со временем эта женщина действительно забыла все, кроме этих фруктов. Потому что никогда не знаешь, что запомнишь. У нее давно уже был свой дом, своя семья, муж, дети, и любимым героем давно уже был мсье Бовари, а любимым местом в романе – сцена смерти мадам Бовари (потому что подлость и предательство и в Африке подлость и предательство и должны быть наказаны: так тебе и надо, гадина! – говорила она не то себе, не то Эмме). И когда она впоследствии покупала на базаре эти осенние плоды, приносила домой, мыла, нарезала ароматными оранжевыми кубиками и варила варенье, а дети с душой уплетали его – она глядела на них, не воротя взор и не отодвигая чашу, а пила из нее до дна: ту горечь вины перед теми детьми, за ту айву, не съеденную ими, брошенную из-за нее в самолете, – и это был ее крест, и она несла его, хотя те дети давно уже выросли (та роковая айва пошла им в рост!) и растили своих детей, но это была уже их жизнь, и вина ее была упряма.

Хотя и вины-то, по правде говоря, не было…

Или была?..

Старое платье

Один мужчина впервые разлюбил женщину, когда увидел ее в старом платье.

(В том смысле, что в этом платье он ее уже видел.)

А она встречала его всегда в чем-то новом – всегда другая, немножко чужая, не его. И он привык волноваться, подъезжая к перрону, выглядывая ее в толпе, боясь не найти, не узнать – это ты?! Это я. И все начиналось сначала.

А тут он узнал ее сразу – она стояла в своем старом платье (в платье, которое он уже знал) – и он испытал досаду: она нарушила их правила игры, лишила его привычных волнующих чувств, до которых он был так жаден, – и он разлюбил ее.

Она все поняла (она всегда все понимала) и сказала:

– Сегодня на работе был сумасшедший день, я даже не успела заскочить домой и переодеться.

(А какое его дело?!)

И он не ответил.

Дома она сказала:

– Знаешь что, а давай ты приедешь не сегодня, а завтра.

Он усмехнулся (чуть полегчало: обещалась новая игра), выдержал паузу и ответил:

– Давай.

А утром она будила его в новом платье – красном с леопардами (что было даже слишком!), в красном парике (он точно не узнал ее!) – и все эти красные леопарды с париками разом накинулись на него, сонного, душа в своих звериных красных объятиях!..

– Ты сумасшедшая, – с удовлетворением сказал он и, подумав, благодушно (все было позади!) добавил: – А знаешь, я вчера разлюбил тебя.

– Знаю, – кивнула она. – Однажды я тоже разлюбила тебя.

Он застыл: как?! Ну он – ладно, но она? Да как она посмела?!

– Когда? – охрипшим голосом спросил он.

– Однажды… и тоже на перроне… – Она улыбнулась. – Ты шел впереди с вещами, я шла сзади, смотрела на твою спину… и вдруг поняла, что больше не люблю тебя.

– А что у меня было со спиной?

– Да ничего не было. – Она помолчала. – Ничего… именно ничего – я ничего не чувствовала: смотрела на твою спину и ничего не чувствовала. И даже расплакалась.

– Я вспомнил. Но ты сказала тогда, что у тебя болит горло.

– А что я должна была сказать?!

«Подлая! Низкая! Лживая!»

– А что было потом?

– А потом я снова влюбилась в тебя.

Она обняла его, прижалась щекой.

– Проклятая! – ответил он. – Что ты наделала!.. Теперь я всегда буду бояться повернуться к тебе спиной…

Девочка-бабочка

Одна женщина спросила одного мужчину:

– А когда я буду старая-престарая, ты тоже будешь любить меня без памяти?

И мужчина ответил:

– Я буду любить тебя по памяти.

И эти слова остались в памяти.

Потому что никогда не знаешь, что запомнишь – какую ерунду, пустяк, упустив