В поисках прошлогоднего снега - Светлана Мосова

И он действительно любил эту женщину, женясь на других женщинах, которым всегда что-то нужно было от него, – в отличие от той, которой ничего не нужно было, даже его любви, потому что слова она любила больше поцелуев, и в благодарность за ту фразу она гуляла с ним по парку лишнюю неделю.

– Смотри, – сказала она в их последний день, – какой сарафан на девочке – с крылышками! Девочка-бабочка. А ведь без крылышек – просто девочка…

И он запомнил. Потому что никогда не знаешь, что запомнишь… например, что любовь – это бабочка: сядет на одно плечо, посидит – на другое сядет, а потом – по каким-то неизвестным бабочкиным причинам – полетит на третье…

И она сказала:

– Я когда-нибудь влюблюсь в тебя. (То есть полетаю, полетаю и…)

– Не спеши, – ответил он. – Я подожду.

И он сдержал свое слово, любя ее где-то на краю земли, и ждал, когда же она позовет его – его девочка-бабочка…

И она бы позвала, но вот беда: она запомнила эту фразу, но… не запомнила, кто ее сказал… Потому что никогда не знаешь, что запомнишь – какую ерунду, пустяк, упустив при этом что-то важное…

Имя, например.

Ссора

Один мужчина в момент страшной семейной ссоры крикнул жене:

– А ты!.. Ты можешь без меня прожить?!

– Могу! – в азарте крикнула женщина.

– А я нет, – спокойно сказал мужчина.

Женщина посмотрела на него и ответила:

– Тогда и я нет.

Там кто-то был

В один ноябрьский день, ни с того ни с сего, одна женщина зачем-то (а вот зачем?) сопоставила факты двадцатилетней давности – и ужаснулась: там кто-то был.

ТАМ КТО-ТО БЫЛ!

Мысль обожгла душу, ожог распространился по туловищу (побочный эффект), краска пошла по телу (адреналин, гистамин, гиперемия) – и волнами, волнами!..

Она взяла себя в руки. Вдох, выдох. И вновь провела свой следственный эксперимент, а именно: расположила в памяти события в хронологической последовательности, уточнила детали, восстановила диалог (он сказал, она сказала) – и снова ужаснулась: там кто-то был!

То есть шла вот такая череда непрекращающихся ужасов. Яд, выпитый двадцать лет назад, начал действовать.

Значит, так: она вошла в комнату (двадцать лет назад!)…

Нет. Сначала она позвонила в дверь (тут важна точность).

Однако… почему она позвонила в дверь, если у нее был ключ? Вот именно. Она засунула ключ… то есть она попыталась засунуть ключ в замок, но он не лез: мешал ключ с другой стороны. Значит, дома кто-то есть: муж или сестра мужа, Лиза, – да, именно так она подумала, и ничего другого.

И позвонила в дверь.

И вот тут – начало кошмара, отсчет.

Один звонок, второй, третий… семьдесят пятый…

Нет, где-то между сорок третьим и сорок четвертым она собралась уйти и даже ушла, но вернулась: ведь дома же кто-то есть!.. Живой или мертвый.

Сорок четвертый, сорок пятый… Достойнее было бы, конечно, уйти. Но…

Но она желала знать правду. Вот тут, не сходя с места, с бесполезным ключом в руках от этой правды.

– Ты хочешь быть правой или счастливой?! – спросила бы Мара, окажись она рядом (но не оказалась).

А женщина хотела быть и правой, и счастливой.

И тупо ломилась в запертую дверь.

Семьдесят первый… семьдесят пятый…

Он открыл дверь.

– Что случилось? – спросила она и подумала: это какая-то не моя история.

– Я спал, – ответил он.

Вот такая правда. Хорошая правда, подходит. Она приняла ее. Но усмехнулась:

– У тебя была летаргия?

Они были месяц в ссоре, она жила у мамы, и вот она приехала мириться – и тут же передумала.

– Мне надо взять кое-что из вещей, – сказала она.

Он шел за ней. Плотно, как бы конвоируя ее. Как бы предупреждая ее неожиданный рывок в сторону. (Это теперь стало ясно, на следственном эксперименте.)

Она тупо искала вещи, нужные и ненужные, что-то говорила, он стоял у двери, и вот тут…

И вот тут послышался скрип…

Скрип двери ванной комнаты и туалета (удобства совмещенные) – как если бы кто-то попытался эту дверь осторожно открыть, но не получилось (с осторожностью).

– Дома Лиза? – спросила она. (Спросила искренне, хотя тут уже была нестыковка, потому что, если бы дома была Лиза, она бы сразу же открыла дверь, а не считала до семидесяти пяти.)

Значит:

– Дома Лиза?

Он усмехнулся, ответил:

– Ты, конечно, хочешь сказать, что не Лиза…

И тут самое главное: интонация!.. (Потому что это рассказ вообще-то про интонацию.)

Интонация состояла из оттенков, игры оттенков, они сплелись – не разделить: с одной стороны, мужская снисходительность к ее подозрениям и даже готовность им умилиться и одновременно – готовность обсудить: а что она имеет в виду? – и в случае провала (для честности!) вкрадывался и маленький нюанс: мы оба понимаем, что не Лиза, но лучше бы нам этого не понимать, не так ли? В общем, одни оттенки, что угодно, только не простой ответ на простой вопрос: дома Лиза? (Да. Нет. Выбери правильный ответ.) Ответа нет. Есть лишь эта интонация и ее доминанта – печаль! Как если бы ему стало горько!.. горько и стыдно за низость ее подозрений.

И она устыдилась. (Что значит грамотно выбрана интонация!) Устыдилась того, чего не было (подозрений). И этот процесс (стыда) отвлек ее от этого скрипа… причем на двадцать лет (грамотно! грамотно!).

Да, но ведь скрип-то был! (А вот Лизы – нет, Лизы не было.)

Нет, допустим, этот скрип мог ей лишь показаться, но тогда бы он удивился ее вопросу, правда? А он не удивился. Значит, он тоже его слышал!..

Так. Еще раз.

Значит, она прошла в коридор, комнату, вышла на балкон, а он именно что проконвоировал ее и грамотно занял позицию у двери: не пройдешь! То есть захочешь выскочить, поймать, уличить – только через его труп. Труп был наготове.

Но она восприняла его неотступность иначе: как желание что-то сказать ей, удержать, услышать…

И она говорила… Но он уже отступил, отошел в сторону, обессиленный, выдохшийся, как резиновый шарик. Дух вышел – вместе с тем скрипом из ванной комнаты и сортира…

Значит, там все-таки кто-то был.

Там кто-то был!..

Ну и что?! «Там кто-то был, там кто-то был…» Он давно ушел. Двадцать лет назад. Все ушло из ее жизни: и этот дом, и этот конвоир, и даже эта улица – она теперь называется по-другому. И невроз ушел.

А эта интонация звучит. Бессмертная как пошлость.

И этот скри-ип…

Тут втемяшивается другая