В поисках прошлогоднего снега - Светлана Мосова

Через неделю актриса умерла.

Но, видимо, она все же успела…

Одной ногой (больной) пребывая уже Там, она вдруг передумала, ногу вернула назад, приставила обратно, села и – написала.

Рассказы были не о любви. Хотя любви в ее жизни было много, и верилось в это легко – красоты она была невероятной, неизрасходованной даже в свои почти восемьдесят лет. Такая, знаете, острая, пряная красота увядания, до удивления, до слез.

Собственно, она, конечно, была не прозаик, а именно что рассказчик: все ограничивалось сюжетом и читалось равно то, что там было написано, от сих до сих.

Но один рассказ оставлял ощущение недосказанности… То есть к нему хотелось вернуться и что-то дочитать, потому что одно из двух – или ты не дочитал, или автор не дописал.

…Ночь, война, квартира подруги, две девушки, два мальчика-солдата. Если завтра война. Война уже сегодня. А если завтра смерть?

И подруга ушла в соседнюю комнату с одним мальчиком («умрем – так и не узнаем»), а она, героиня, осталась с другим.

Другой лежал на диване, лицом в подушку, и страшно плакал. Меня посылают на фронт, сказал он ей, на передовую, я знаю, что меня убьют, но мне не страшно за себя, страшно за сестру и мать, они умрут от голода, потому что я копил хлеб и носил им… а теперь у них нет никакой помощи. Пожалуйста, помоги им, прошу тебя, они живут…

И он назвал адрес.

(Адрес девушка запомнила, судя по тому, что он был указан в тексте спустя шестьдесят лет.)

«И он опять спрятал голову в подушку. Свеча почти догорела. Я потихоньку встала, взяла свою куртку и вышла из комнаты».

На этом рассказ заканчивался.

И начинался вопрос: пошла ли она по тому адресу или нет?

Видимо, нет. Потому что, как было уже сказано выше, старательно писала, как было дело, от сих до сих.

Не пошла. И с этим жила. А может, и не жила – своя жизнь была, полным-полна коробочка, и многое в этой коробочке было – и ситец, и парча… Но вот, видимо, под ситцем и парчой, на дне лежало это, и вот пришел срок.

Написала – как исповедалась. Так и так, мол. Судите меня, люди. А рассудит Бог.

Отдала написанное в журнал Евгению Юрьевичу – ну а он уж распорядится: в печать или сразу Туда…

В любом случае главное она все же успела – отпустить это страшное, что носила в себе всю жизнь.

А потом пришла эта красивая женщина…

Кроткая

Ну, не такая Кроткая, как та, у которой внутри был огонь, скрытый от глаз, и даже гордыня, а – совсем кроткая! ну совсем: то есть на зло безответная, на предательство безучастная – хочешь режь ее, хочешь ешь заживо, хочешь с маслом, а хочешь – без.

Один мужчина предал, второй предал, третий – ну сколько можно это терпеть, Валя?! Валя тихо улыбнется в ответ – вот и весь сказ.

Но любовь была. Лишь одна любовь, страсть безумная – к доченьке: все дрожала над ней, в рот глядела, ловила каждое слово – то есть служение беззаветное, восхищение беспредельное!..

И тоже безответное.

Все предательства в ее жизни где-то складывались, надо думать, копились, без ее ведома, и – скопились в опухоль.

Умирала одна, долго и страшно.

Иногда появлялась доченька и говорила:

– Еще не сдохла?! Сдохни уже!..

И однажды взяла в руки нож.

И мать собрала силы, доползла до окна, распахнула настежь, вдохнула и…

Успела. Опередила. Не дала свершиться преступлению. Позаботилась до конца: приняла грех доченьки на себя.

Она всегда ее баловала.

Жили-были

Оказывается, сколиоз (сутулость, горб) – это следствие чувства вины. Сколиоз формируется в детстве. То есть индивид был виноват с детства. Плечи вниз, голова вниз, очи долу: виноват-с. Жду наказания.

И все это выяснилось на сеансе у остеопата. Вот так, остеопатируя, доктор между делом, походя, вытаскивая из-под ребра заржавевшую мышцу, выдал тайну ее фигуры и всей неудавшейся жизни.

«Жили-были старик со старухой у самого синего моря…» Только классик не сказал, что у старика и старухи была дочка (пожалел девочку). Со сколиозом, конечно. И у старика, и у дочки был один диагноз на двоих: сколиоз – плечи вниз, голова вниз, горб вверх: смилуйся, государыня-рыбка… (А у старухи-то – спинка ро-овненькая!)

Самая главная вина старика была в том, что был он нелюбый. И обрек старуху жить без любви. Дочка – плод нелюбви. Виноватая…

Ну сюжет тут известен: корыто – терем – дворец – корыто (стиральная машинка – кооператив – дворец – дефолт).

Дочка выросла и пошла по жизни, неся на спине свою вину. Горбатая девушка – и медицина тут была бессильна. Причем она была виновата перед всеми заблаговременно. Даже перед остеопатом, потому что мышцы ее упрямились и не сдавались, как он ни старался. И ей было жалко остеопата.

Со временем она заметила, что мир вообще поделен на ровненькие спинки и кривенькие. Ровненькие держали себя уверенно, кривенькие тормозили…

Долго ли, коротко ли, но встретился девушке юноша – и тоже с унылой спиной.

И они признали друг друга. У него были те же симптомы: вина, глаза долу, и в спине при движении что-то шуршало…

И стали они жить-поживать, и никто не сказал им, что это не горб вовсе, а сложенные крылья – оставалось их только расправить!..

Но откуда им было знать?

Мать

С раннего утра 4-я линия Васильевского острова оглашалась нечеловеческими криками. Орала ворона, орали мать с ребенком и все, кому выпал жребий идти в этот день по 4-й линии близ реки Смоленки.

А дело было вот в чем: завидев прохожего, эта сумасшедшая ворона без объявления войны срывалась с ветки и булыжником летела вниз, в голову пешехода, била по лицу крылами, норовя при этом клювом раздолбать череп несчастного.

Внизу трепыхался выпавший из гнезда ее ребенок.

Нет, эта женщина, державшая за руку свое дитя, как мать понимала ее – сама мать. Но!

Никто же не посягал на ее вороненка. Однако какое вороне было до этого дело – мозгов же нет. Одни инстинкты. И эти инстинкты велели ей мочить всех. Заблаговременно.

И эта женщина с ребенком, уже пострадавшие от этой ненормальной вороны, приняли сторону человечества. Это выглядело так: двое, мать и дитя (причем дитя