Наследник - Марк Арен

На Капри. Там были господа почище Пржевальского. Самая что ни на есть мировая аристократия.

– Что ж они там делали в партийной школе?

– Учили нас. А мы – их. Так совместными усилиями и придем к победе пролетариата.

– Учили-то учили, а вот есть по-человечески не научили. Если б ты при бате моем попробовал левой рукой за ложку взяться, сразу бы по лбу и получил.

– А я без отца рос, вот лоб и сохранил в целости.

– Ты и крестишься левой?

– Не помню.

– Левша, да еще нехристь, да еще рыжий!

Медведев с сожалением оглядел опустевший котелок и пальцем выскреб со дна последние кусочки разварившейся картошки.

– А правду говорят, что ты хлеб с Урала в Питер вез на бронепоезде?

– Брешут.

– Так я же сам сводки читал. На каждой станции – пострелянные.

– Ну, стреляли, конечно, было дело. Пулемет на паровозе на крыши вагонов выставил. Первая очередь в ноги, вторая – на поражение. А ты бы что делал, когда толпа прет на рельсы?

– Я бы? – Медведев поскреб в бороде. – Я бы для начала провел разъяснительную работу. Мол, хлеб идет в осажденный Петроград, вашему же брату пролетарию…

– Ну, я примерно так и объяснял на каждой станции: мол, в Петроград, вашему же брату, – кивнул Антон. – А потом очередь в ноги. Вторая – на поражение. Так хлеб и довез.

Медведев молчал, скручивая козью ножку. Наконец, выпустив целое облако сладкого махорочного дыма, он сказал:

– Вот-вот, товарищ. На поражение. А помнишь Пермский банк? Кто же думал тогда в девятьсот седьмом, что через десять лет мы будем стрелять не по жандармам, а по трудящемуся народу?

Последней корочкой хлеба Антон тщательно обтер остатки постного масла, желтевшие на краях миски, и отправил корку в рот, не забыв послать вдогонку крошки с ладони.

«По трудящему народу…» В апреле, когда Антон, выполняя приказ Свердлова, пытался вывезти царя в Москву, он был готов повернуть пулеметы не против толпы мародеров, а против своих же, против красногвардейцев.

Его конвой двигался в окружении уральских отрядов. Уральцы сначала уговаривали его отдать им царя. Получив отказ, пытались устроить засады. Антону пришлось взять в заложники одного из их командиров, самого шумного, только тогда они малость поостыли. А допросив пленника, он узнал, что уральцам приказано не выпустить царя живым. И это тоже был приказ Свердлова.

То, что товарищ Андрей отдал два взаимоисключающих приказа, не удивило Антона. Такое случалось и прежде в годы подпольной борьбы, когда партия сурово осуждала тактику террора – и тут же указывала своим боевикам, в частности их революционной тройке – ему, Кобе (Сталину) и Камо, новые цели.

Но сейчас все переменилось. Партия давно перестала быть той единой боевой организацией, какой была в годы юности Антона. Вот тогда она могла отдавать приказы, а сейчас… Сейчас в ее составе были такие субъекты, с кем Антон и здороваться бы не стал. Партия сначала должна очиститься от посторонних. Вот тогда и можно будет отдавать приказы и требовать их выполнения.

А пока Антон счел за благо выполнять не «приказы партии», а особое решение Коллегии ВЧК. Тем более что он сам в этой Коллегии состоял и сам голосовал за особое решение. Десять – за. Три голоса – против. Дзержинский, Трифонов, Петерс. Феликс оказался в меньшинстве. Он горячился, спорил. Петерс мрачно заявил, что выдача царя немцам – это ошибка, которую очень трудно будет исправить. Что он имел в виду? Что народная карающая десница настигнет кровопийцу-монарха, где бы он ни был? А Трифонов потом признавался Антону, что поддержал Феликса просто из дружеских чувств. «А так-то дело ясное. Отдать Романовых немцам, получить взамен проход по Балтике и гарантии мира на турецкой границе, и много чего еще можно было бы выторговать. Так что действуй спокойно, – сказал ему Трифонов на прощание. – Тюмень, Уфа, Самара тебя поддержат, а в Челябе ты и сам свой, не пропадешь. Только бы Екатеринбург проскочить…»

Если бы для того, чтобы вывезти царя, потребовалось стрелять в своих, он бы открыл огонь не задумываясь. По счастью, у него имелся и более мирный план действий. И царь мог бы покинуть Урал. Но Николай Романов сам отказался бежать. И теперь, чтобы выполнить поставленную задачу, Антону нужно было любой ценой спасти от расправы хотя бы царских детей. Хотя бы одного из них – Алексея. Наследника.

– Что скажешь, товарищ Антон? – Терентий, прищурившись, смотрел на него сквозь сизые волокна дыма.

– Ты меня знаешь. Я без нужды не стреляю. Но ты ведь не об этом хотел спросить? Не о том, как я хлеб вез?

– Да не спрашиваю я ничего. И так все ясно. Исполним все как раньше? От себя?

– Почему же от себя? От ВЧК.

– А нас потом назовут изменниками партии?

Антон запустил пальцы в его кисет и сноровисто свернул самокрутку. Ему не нравилось, что Терентий проявляет колебания. Но в Тюмени он больше ни на кого не мог опереться.

– Моя партия – это ты, – сказал Антон, закурив. – Это Коба, это Камо, Вадим. Маруся. Яшка Квадрат. Это братья Куликовы, которых повесили в девятьсот девятом. Вот моя партия. И я ей никогда не изменю. Теперь скажи мне, товарищ Терентий, какая есть главная задача Чрезвычайной комиссии? Главная задача ЧК есть борьба с саботажем. И если саботаж идет по партийной линии, то он будет пресечен в первую очередь. А как нас с тобой потом назовут – неужто тебе это важно?

– Мне важно дело сделать, – сказал Терентий. – А там хоть трава не расти. А все-таки это все странно. Вот все кричат «казним царя, казним царя». Смелые стали. Но то – они. А то – мы. Мы-то с тобой из другого теста. Неужто тебе самому не хочется исполнить такую акцию? Царя казнить – это не грабануть почтовый вагон со Сталиным и Камо!

– А он, во-первых, уже не царь, – ответил Антон. – Невелика честь пленного в распыл пустить. А во-вторых, мне никого не хочется убивать. И меньше всех прочих – Николая Романова. Говорил я с ним. Ехали долго, было время на разговоры. Он простой. Проще нас с тобой. Ничего царского. Заговорили о деле. Объясняю ему, мол, так и так. Он отказывается. «Не могу, мол, бежать», и все тут. Я ему: «Вас ведь убьют, Николай Саныч». А он глянул на меня, вроде смутился и говорит так виновато: «Ну и что? У христианина нет причин бояться смерти». Я ему: «А дети как же без вас?» «На все