Чаша терпения - Александр Удалов

После первого за все долгое, мучительно знойное, душное лето дождя утро было свежее, прохладное, какое-то чистое, умытое. И смоченная дождем, с прибитой пылью дорога, и запах мокрых, уже согретых поднявшимся солнцем полей, пахнущих горячим караваем деревенского хлеба, только что вынутого из печи и побрызганного водой, и сознание того, что они скоро будут дома и смогут, наконец, спокойно отдохнуть, побыть вдвоем, посидеть в саду на своем любимом месте под орешиной (Август, должно быть, снова еще с большим вдохновением примется за ее неоконченный портрет), а самое главное — целая кипа великолепных этюдов, написанных с натуры маслом и акварелью, и большой альбом с карандашными набросками, которые делали Августа счастливым, — все это возвращало Надежде Сергеевне чувство необыкновенной радости, света, счастья, которыми снова была полна ее душа и все вокруг. Иногда словно быстрая тень падала на этот светлый мир чувств: перед глазами вставал кишлак Карасу — странно притихший, будто вымерший; чернобородый, грозный, в белоснежной чалме Исламбек с занесенной над головой плетью и безропотно ждущая удара фигурка беззащитной женщины; Брутков — бородатый полупьяный в палевой распоясанной рубахе, и нагайка в комнате на стене; свежий сине-багровый и вспухший вчера, а сегодня уже обмякший, но ставший совершенно синим рубец под батистовой белой рубашкой у Августа — этот рубец доставлял ей особенную муку и боль, точно она чувствовала его на своем собственном плече под тонкой маркизетовой кофточкой… Но она тотчас прогоняла от себя эти мрачные видения, старалась не думать о них, боясь потерять, разрушить тот светлый и радостный мир, в котором она жила. Иногда ей казалось, будто она держит в руках сосуд, наполненный волшебной живой водой. Его надо нести далеко, долго. «И боже сохрани его разбить! Боже сохрани даже пролить из него хоть каплю. Этот сосуд надо нести бережно, потому что он дается в руки человеку один раз в жизни», — думала Надя.

Август, сидевший на дрожках, был похож на обладателя сокровищ, которые он долго, может быть всю жизнь, искал. И вдруг теперь они лежали у него под рукой, на ящике с медикаментами, бережно завернутые в мягкий фланелевый лоскут, укрытые кошмой и привязанные вместе с этим ящиком к дрожкам черной волосяной веревкой. И Надя была счастлива еще и потому, что был счастлив Август. Она чувствовала себя словно его соучастницей в добывании этих сокровищ, будто какая-то доля их принадлежала и ей.

Вот с таким чувством возвращающегося к ним счастья, отнятого на миг вчерашним днем, не особенно разговорчивые, подъезжали они к реке Ангрен.

Кто не знает наших бурных среднеазиатских рек, стремительно несущихся с гор! Всю долгую зиму воют в горах сумасшедшие вьюги, залихватски посвистывают в ущельях, носятся над пропастями снежные метели, гудят над вершинами бураны. Снег заваливает глубокие ущелья, теснины, скалистые трещины, равняя их с логами и горными долинами, тепло укутывает в голубые собольи шубы и папахи грозные вершины.

А когда жаркое весеннее солнце начнет их припекать и растапливать, родятся по ущельям, по логам, в теснинах и трещинах веселые ручьи, пробьют себе дорогу под глубокими снегами и побегут вниз, звонко прыгая с камня на камень, с уступа на уступ, то стремглав, словно белая молния, смело бросаются с орлиной кручи в черное ущелье, то падают, несутся туда, подобно горным орлам, расправившим крылья. Где-то на пути, между скал и камней, в гулких скалистых теснинах, на просторе горных долин они встречаются, сливаются вместе и еще веселее бегут дальше, играючи ворочают, перекатывают и своей серебряной стремнине тяжелые камни, образуя шумные, гремящие потоки; потом устремляются еще дальше, в цветущие равнины, к садам и виноградникам, к хлопковым полям, мимо мертвых песчаных пустынь, мимо несчастных, растрескавшихся от жажды степей, к далеким просторам бирюзового Арала.

В это бурное весеннее время в горах часто проносятся грозовые ливни, мгновенно заполняя реки клокочущей желтой водой, полной неистовой бешеной силы, шума, стремительности. Страшно бывает встретиться тогда с этой силой человеку. С яростью, с гулом вырывается из ущелий горный поток на притихшие долины, сносит охваченные паникой горные кишлаки, смывает и уносит своими пенистыми желтыми потоками целые отары овец, догоняет спасавшегося от него на всем скаку лихого всадника, с корнем выворачивает деревья. Не одни такой поток вливается в реку. Она пенится, сердится, выходит из берегов, разливается на многие рукава. В такое время коварен и опасен бывает даже мелкий перекат, который надо переехать вброд верхом на коне или сидя в повозке. Бывает, что даже в этих рукавах, на мелких перекатах, быстрый поток сбивает с ног лошадей, верблюдов, опрокидывает телеги, несет их, коверкая и ломая, в главное русло.

Стремительная южная весна отгремит гулкими грозовыми ливнями, промчится, подобно вешней воде; растают в горах и предгорьях обильные снега, и останутся они только на самых вершинах да в холодных расселинах северных склонов, будут таять потихоньку все долгое жаркое лето, постепенно иссякая. Мелкие речки пересыхают. И чем дальше идет лето, тем все более спокойными становятся в долинах реки, вода в них делается сначала голубой, потом синей и, наконец, светло-зеленой в начале осени.

Редко случалось, когда Надежде Сергеевне приходилось ехать в бурное весеннее время в горные кишлаки и селения. Два месяца — май, июнь — она ездила в кишлаки, расположенные далеко от долины Ангрена, где не надо было проезжать вброд ни его рукава, ни безвестные речушки.

Но случалось, что еще в конце лета или ранней осенью, где-нибудь на исходе августа или в середине сентября, соберутся в горах лиловые тучи, прольется спорый, обильный, без грома и молнии первый осенний дождь, и снова на день или на два замутится Ангрен, растекутся ненадолго его рукава. Но ведь снега еще нет в горах, там нечему таять, и в воде нет той бешеной силы, стремительности, ярости, весеннего хмельного озорства, которыми она бывает полна весной. Но все-таки и тогда случается, что пенится, шумит Ангрен, гремят его перекаты, и не очень-то безопасно переезжать его верхом, либо на легких санитарных дрожках. Надо быть очень осторожным, осмотрительным, не погорячиться и не заехать туда, где лошади выше колен.

Кузьма Захарыч давно знал своенравный характер Ангрена и всегда, даже в самые спокойные летние месяцы, бывал осторожен и осмотрителен. Подъехав к реке, он останавливал лошадь, с минуту зачем-то еще сидел неподвижно на дрожках, смотрел, как крутит воронками, шипит вода вдали, у другого берега, под глинистым крутояром, потом вставал на дрожки во весь рост и долго из-под руки оглядывал рукава и перекаты, затем слезал с повозки, далеко уходил по берегу. Через Ангрен, разливавшийся весной на десятки рукавов и на большую ширь, моста не было, не было у этой реки и постоянного надежного брода.

Спускаясь сейчас с откоса по дороге к реке, Кузьма Захарыч еще издали заметил, что после ночного дождя Ангрен вспенился и забурлил.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — мрачно сказал Кузьма Захарыч, тревожно всматриваясь вперед. — Дождичек-то чего натворил, а?.. Опять взыграл Ангрен. Опять озорует!

— Что, Кузьма Захарыч, нет броду? — спросила Надя, прикрыв от солнца глаза ладонью и глядя на сверкавшую под солнцем реку.

— Сейчас поглядим. На четыре рукава разлился, — отозвался Кузьма Захарыч.

— Чепуха, — вдруг весело сказал Август. — Дайте мне вожжи.

Тревожная настороженность и беспокойство Кузьмы Захарыча и Нади словно взбодрили Августа, стряхнули с него какую-то внутреннюю скованность, ту самую потребность посидеть молча, которая в иные минуты нужна бывает всякому человеку, будь он счастлив или опутан страданиями. Август неожиданно стал весел, бодр, разговорчив.

— Дайте вожжи! — повторил он настойчиво. — Тут воробью по колено, а вы боитесь.

— Не надо горячиться, Август Маркович, — спокойно сказал ему Кузьма Захарыч. — Надо поглядеть, проезжал тут кто-нибудь сегодня или нет. Надо найти брод.

— Какой тут брод! Какой брод?! Видите, где выходит дорога на противоположном берегу?..

— Вижу-то вижу, — опять, словно неуверенно, сказал Кузьма Захарыч, — но дорога эта…

— Ну?.. Что?..

— Была хороша до вчерашнего дождя.

— А сегодня?

— А сегодня дорога никуда…

— Что «никуда»?..

— Никуда не годится. Вон смотрите влево… Еще одна виднеется дорога… Во-он вдоль берега, а потом поднимается на косогор. Видите?.. Вот та, пожалуй, вернее будет. А эта для узбекской арбы хороша. Арба здесь, пожалуй, пройдет. А наши дрожки…

— Да вы что?! Серьезно или шутите? — внезапно рассердился Август. — Или меня испытываете?.. А?..

— Август, успокойся, — тихо сказала Надя, положив ему руку на плечо. — Не спорь, пожалуйста. Ангрен очень коварен. У него никогда нет постоянного брода. Мы ездим здесь уже несколько лет.