Свет земной любви. История жизни Матери Марии – Елизаветы Кузьминой-Караваевой - Елена Обоймина

Но в чем же здесь было дело? Что хотелось бы почувствовать в стенах этих обителей матери Марии?

В частном разговоре она отозвалась о них еще более отрицательно и резко:

– Никто не чувствует, что мир горит, нет тревоги за судьбы мира. Жизнь размеренна, сопровождается трогательным личным благочестием.

В одном из своих эссе мать Мария поясняла:

…есть бесчисленные подмены христианства. Есть, например, религия «благоденственного и мирного жития», это как бы гармоничное сочетание правил с бытом. Сердце не испепеляется, а млеет в час богослужения. Свет не слепит, а ласкает. Что же? Может быть, блаженны млеющие, блаженны обласканные, мирные и безмятежные…

«Обласканные, мирные и безмятежные…» Насколько эти определения не относились к ней самой! Из прибалтийской поездки матушка возвратилась с еще бóльшим убеждением: требуется новый тип монашеского служения, более соответствующий нуждам эмиграции. Не потому ли, начиная с 1932 года, у нее наметились расхождения с РСХД?

Еще до пострига мать Мария насмотрелась на жизнь русских эмигрантов, на нужду и трущобы, в которых жили ее соотечественники. Теперь же перед ней предстала настоящая цель: создание приюта – дома, в котором люди могли бы не только поесть, но и получить гражданские права и потом найти работу.

– У меня замечательный план! И вполне осуществимый… – говорила матушка знакомым. – Нужно создать женское общежитие. Я кое-что обдумала… На благотворительность я не рассчитываю. Чтобы строить крепко, надо строить на самоокупаемости. Общественные субсидии могут быть – и спасибо за них! – но надо вести хозяйство так, чтобы добиться самостоятельности. Потребность в общежитии насущная: трудящиеся женщины разбросаны по всему Парижу, платят втридорога, приходят домой – зачастую ни ужина, ни теплого угла. Одиночество, чувство заброшенности. Я уверена, что проект встретит отклик. Кое с кем я уже говорила…

Летом 1932 года, отправляясь в Прибалтику, мать Мария писала родным о надеждах, которые она возлагала на покупку пятиэтажного шестнадцатикомнатного дома в предместье Парижа – Медон:

Он грандиозен, – человек сорок может в нем жить легко. Самое удивительное, что он не сдается, а продается за совершенно баснословную дешевую цену. Первый год надо заплатить пятнадцать тысяч, а потом по двадцати… Всего тридцать пять. Это дешевле, чем снять такой дом. Единственное, что смущает, это ремонт. Завтра туда поедут инженеры выяснить, сколько будет стоить ремонт, главным образом отопление… Не знаю, что выйдет в результате.

По-видимому, в результате выяснилось, что такая покупка невозможна из-за стоимости ремонта, и от медонских планов пришлось отказаться. Зато был снят парижский дом (по адресу Вилла де Сакс № 9), и, как почти все ее последующие учреждения, – при полном отсутствии надежной финансовой поддержки.

Это не очень смущало матушку: она верила в то, что деньги рано или поздно найдутся.

– Благодаря тому, что я в монашеском одеянии, многое доступно и просто, – говорила она, – в мэриях, на вокзалах, в больницах, на почте, вообще в правительственных учреждениях – всюду монахине легче справиться с трудностями, добраться до начальства, обойти волокиту…

Но бесконечные хождения по инстанциям и богатым людям не дали никаких результатов: несмотря на многочисленные обещания и посулы, средствами на приют так никто и не поделился. Наступил день, назначенный нотариусом для подписания контракта по найму особняка, а денег у матери Марии еще не было.

– Ничего… увидим, – говорила матушка. – Надо уметь ходить по водам. Апостол Петр пошел и не утонул же. По бережку идти, конечно, верней, но можно до назначения не дойти. Нет, нет, надо уметь ходить по водам.

Из воспоминаний Софьи Борисовны Пиленко до нас дошли ценнейшие рассказы о том, как стараниями матери Марии и ее единомышленников обустраивались первые общежития-приюты и домовые церкви при них, как мать Мария арендовала свой первый дом в Париже, не имея в наличии никаких средств. Митрополит Евлогий не только оказывал ей духовную поддержку, но и помог в критическую минуту, когда нужно было вносить арендную плату.

Софья Борисовна писала:

Мать Мария попросила у Владыки благословение на устройство женского общежития и домовой церкви. Средств у нее не было, но была вера в помощь Божию и громадная энергия. Дом был нанят на улице Вилла де Сакс и контракт подписан в день Праздника Покрова Пресвятой Богородицы. Владыка сказал, что это прямое указание свыше, чтобы храм наш был во имя Покрова Пресвятой Богородицы, и еще заранее пожертвовал на наем дома 5000 фр.

– Но, – сказал Владыка, – я больше не могу вам помочь, устраивайте сами.

Матушка тоже не без удовольствия рассказывала о том, как это произошло. Когда к двенадцати часам дня не оправдалась и последняя ее надежда «на одного доброго человека», обещавшего вроде помочь с устройством приюта, она помчалась к митрополиту Евлогию.

– Я призналась ему во всем. Он меня жестоко выбранил, потом кряхтя полез в свой бездонно-глубокий карман, вытащил какие-то кредитки и отмусолил мне 5000 франков. «Вот тебе, а там видно будет». Я повалилась ему в ноги – и полетела к нотариусу. В новом помещении я живу уже три дня. Там еще ничего нет: ни мебели, ни электричества, ни газа…

Этот приятный, опрятный особнячок в тихом садике, в глубине узкой улочки, первое время действительно казался совершенно неблагоустроенным: здесь не было даже мебели! Но мать Мария первая поселилась в этом еще не обжитом пространстве и стала спать просто на полу, на одеялах. Возле нее, осеняя ее сон, прислоненная к стене стояла большая икона Покрова Пресвятой Богородицы. Груда телефонных справочников заменяла стул. Но матушка была несказанно счастлива! Это выразилось и в ее стихах.

Наконец-то. Дверь скорей на ключ.

Как запущено хозяйство в доме,

В пыльных окнах еле бьется луч,

Мыши где-то возятся в соломе.

Вымету я сор из всех углов,

Добела отмою стол мочалой,

Соберу остатки дум и слов —

И сожгу, чтоб пламя затрещало.

Будет дом, а не какой-то склеп,

Будет кров – не душная берлога.

На тарелке я нарежу хлеб,

В чаше растворю вина немного…

Дом вскоре оказался обставленным на редкость разнородной мебелью. Часть ее была раздобыта хозяйкой на дешевых аукционах, часть подарена доброжелателями. Была устроена и домовая церковь.

Скоро приют стал настолько известен в Париже своим гостеприимством и действенной помощью, что матушке пришлось перейти жить в закуток под лестницей, за котельной. Там она принимала друзей, приглашая их «посидеть на пепле». В этом закутке находилось то, без чего деятельная монахиня не мыслила своего существования: иконы, много книг, рукописей, вышивок… Еще тут были очень скудная мебель и дыра, заткнутая старым сапогом, где обитала… прирученная крыса.