Свет земной любви. История жизни Матери Марии – Елизаветы Кузьминой-Караваевой - Елена Обоймина

В своем отчете «В мире отверженных» матушка рассказывала:

...

Во-первых, удалось организовать Комитет помощи русским душевнобольным, в который вошли доктора-психиатры, как русские, так и французы, и различные лица, принявшие к сердцу тяжелое положение этих больных. Во-вторых, удалось путем переписки со всеми французскими психиатрическими учреждениями (которых больше восьмидесяти) установить, что по крайней мере в 60-ти из них находятся на излечении русские. Общая цифра этих людей достигает 600 человек. Дома чрезвычайно разбросаны по всей Франции, русские распределены в них неравномерно – есть такие, где два-три человека, а есть и такие, где их несколько десятков. Перед Комитетом стоит задача посетить все дома, что, конечно, требует больших средств, даже при возможности поручить это дело в особо удаленных департаментах местным православным священникам. Но, несмотря на трудности этой задачи, кое-что мне удалось осуществить.

На себя саму у нее по-прежнему не хватало времени. Но было ли это важным?…

Однажды вскоре после пострига мать Мария шла по улице в огромных мужских сапогах. К ней подошел мужчина, по виду отставной военный, с розеткой ордена Почетного легиона в петлице, и почтительно спросил:

– Матушка, вас заставляют носить такие ужасные сапоги для умерщвления плоти или для смирения? Моя дочка ушла в монастырь, и мое сердце обливается кровью при мысли, что моя бедная девочка тоже ходит в таких сапогах.

Мать Мария засмеялась и ответила со свойственной ей обезоруживающей откровенностью:

– Дело гораздо проще: у меня просто нет других сапог…

Матушка обращала мало внимания на свой внешний вид. Ее подрясник часто носил следы той работы, которой она недавно занималась. Если б можно было, по ее собственному признанию, она вообще предпочла бы одеться в «рогожку с дыркой для головы и подпоясаться веревкой».

«Я обрадовался и мечтал, что она сделается основоположницей женского монашества в эмиграции», – признавался митрополит Евлогий, вспоминая появление новой монахини.

Ему предстояло большое разочарование. К концу 1930-х годов он с грустью признавался, что «монашество аскетического духа, созерцания, богомыслия, то есть монашество в чистом виде, в эмиграции не удалось. Говорю это с прискорбием… потому что аскетическое монашество – цвет и украшение Церкви, показатель ее жизненности».

Что касается матери Марии (Скобцовой), то она, по словам митрополита, «приняла постриг, чтобы отдаться общественному служению безраздельно… называла свою общественную деятельность "монашеством в миру", но монашества в строгом смысле слова она не только не понимала, но даже отрицала, считая его устаревшим, ненужным». В одном из стихотворений этого времени, отнюдь не идеальном по художественной форме, мать Мария излагала свое жизненное кредо:

Пусть отдам мою душу я каждому,

Тот, кто голоден, пусть будет есть,

Наг – одет, и напьется пусть жаждущий,

Пусть услышит неслышащий весть.

По свидетельству Мочульского, хорошо ее знавшего, она не уставала повторять:

– Путь к Богу лежит через любовь к человеку, и другого пути нет… На Страшном суде меня не спросят, успешно ли я занималась аскетическими упражнениями и сколько я положила земных и поясных поклонов, а спросят: накормила ли я голодного, одела ли голого, посетила ли больного и заключенного в тюрьме. И только это спросят…

А ведь речь шла вовсе не об отказе от традиции, а о возвращении к изначальному положению, какое было при преподобных Феодосии Печерском или Сергии Радонежском! В их времена монахи не только предавались созерцанию и молитвам, но и сеяли, ловили рыбу, учили детей, возделывали земли… Монастыри же, как мы помним из истории, являлись не только религиозными, но и культурными, экономическими центрами.

Несмотря на некоторые разногласия, митрополит Евлогий внимательно относился ко всем начинаниям матушки, помогал ей во всех делах, с его благословения она открывала свои дома и храмы. Монахиня Мария высоко ценила владыку. «Самая моя большая радость – это совершенно исключительное понимание всех моих затей со стороны митрополита, – делилась она с родными в письме. – Тут с ним действительно можно горы двигать, если охота и силы есть».

Однажды митрополит Евлогий и мать Мария вместе ехали в поезде и, стоя у окна, любовались то и дело сменяющими друг друга пейзажами Франции. Неожиданно владыка, указав широким движением руки на бескрайние поля, задумчиво произнес:

– Вот ваш монастырь, мать Мария!

Глава 11 Служение страждущим

Мне кажется, что мир еще в лесах,

На камень камень, известь, доски, щебень.

Ты строишь дом, Ты обращаешь прах

В единый мир, где будут петь молебен…

Мать Мария (Е. Кузьмина-Караваева)

Летом 1932 года мать Мария отправилась в Латвию и Эстонию по делам «Русского студенческого христианского движения». Там она имела возможность наблюдать монашескую жизнь, что называется, «в чистом виде»: в этих бывших губерниях Российской империи русские монастыри еще продолжали свое существование, не затронутые антирелигиозной кампанией.

В обителях, которые посетила матушка (в их числе Пюхтицкий женский Успенский монастырь и женский Свято-Троицкий монастырь в ее родном городе Риге), она была принята с доброжелательным вниманием; в Свято-Троицком монастыре ей даже успели сшить рясу.

По удивительному совпадению именно в Пюхтицкой обители еще в советские времена будут сняты многие кадры художественного фильма о матери Марии. Ну а тогда, в июле 1932 года, здесь проходил 2-й съезд «Прибалтийского студенческого христианского движения», в работе которого вместе с профессором В. В. Зеньковским и духовным руководителем движения отцом Сергием Четвериковым участвовала мать Мария. Собравшиеся слушали ее доклад «Религиозное сознание в душе русского народа».

Выступила матушка и на съезде, проходившем уже в Париже и посвященном проблемам православной культуры. Здесь она поделилась своими впечатлениями от поездки в Прибалтику. Тамошние обители не вызвали восхищения в ее душе. В них, как она отмечала, «несомненно много личного благочестия, личного подвига, может быть, даже личной святости; но как подлинные организмы, как некое целое, как некая стена нерушимая, они просто не существуют. Значение этих… монастырей несомненно: они блюдут заветы, они берегут огромные клады прошлого быта, золотой ларец традиции и благолепия. Надо верить, что они доберегут, дохранят, достерегут. Но это все, на что можно рассчитывать».

Но в чем же здесь было дело? Что хотелось бы почувствовать в стенах этих обителей матери Марии?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});