Свет земной любви. История жизни Матери Марии – Елизаветы Кузьминой-Караваевой - Елена Обоймина

– Как та ушла в пустыню к диким зверям, так и тебя посылаю в мир к людям, часто злым и грубым.

В рубаху белую одета…

О, внутренний мой человек.

Сейчас еще Елизавета,

А завтра буду – имя рек…

Мать Мария

О том, что к своему духовному подвигу Елизавета Юрьевна готовилась давно, свидетельствовала написанная ею икона преподобной Марии Египетской. Эта святая, по преданию, в молодости была блудницей; присоединившись к паломникам, шедшим в Иерусалим, она обратилась к христианской вере и сорок семь лет прожила в покаянии в пустыне за Иорданом, прославив себя суровой аскезой. «Стояние Марии Египетской» – такое название носит покаянная служба во время Великого поста.

О своих ощущениях во время обряда новая монахиня чуть позже рассказывала:

– Вот католики заимствовали для пострига всю символику таинства бракосочетания: подвенечное платье, флердоранж, вуаль, обручальное кольцо – невеста Христа, Возлюбленного Жениха. У нас, хоть и называют инокиню Христовой невестой, не на этом ударение. Когда я пала ниц, а хор запел «в объятия Отча»… Тут в православии не невеста, а блудный сын, вернувшийся к Отцу, все ему простившему, и начало новой жизни. Нет-нет, это глубже символики бракосочетания, и так созвучно нашей русской душе это примирение с Богом, это возвращение к нему…

После пострига мать Мария провела положенные трое суток в полном одиночестве в храме Сергиевского подворья, в тихой светлой келье, где она могла спокойно молиться и готовиться к своему монашескому подвигу. От первоначального своего намерения принять тайный постриг она незаметно для себя отказалась. За трое суток одинокого бдения под сводами Свято-Сергиевского храма мать Мария пришла к убеждению, что постриг свой скрывать не может, что с монашеским одеянием ей уже не расстаться. О «блудной» же интеллигентке она просила всех забыть:

Все забытые мои тетради,

Все статьи, стихи бросайте в печь.

Не затейте только, Бога ради,

Старый облик мой в сердцах беречь.

Не хочу я быть воспоминаньем, —

Буду вам в грядущее призыв.

Этим вот спокойным завещаньем

Совершу с прошедшим мой разрыв.

Одна из знакомых матери Марии, Татьяна Манухина, которая впоследствии оставит о ней интереснейшие воспоминания, виделась с ней вскоре после пострига и зримо описала эту встречу:

...

…четки в руках вместо папиросы, добродушные, «бабушкины» стальные очки вместо беспокойно взлетающего на переносицу пенсне… Но то же веселое лицо, та же умная улыбка, и по-прежнему разговорчива, бодра и оживленна. Однако есть что-то иное, новое… Гармония спокойной силы в манере себя держать вместо былой, несколько суетливой бурности. Явно она нашла для души своей соразмерную ей форму, и потому казалась гармоничной и устроенной.

По воспоминаниям современников, известие о постриге Е. Ю. Скобцовой не произвело в эмигрантском Париже особой сенсации. Но оно породило и недоумение, и всяческие кривотолки: ведь еще не забылись, как ни желала этого новообращенная монахиня, ни «Цех поэтов», к которому она принадлежала ранее, ни былое членство в эсеровской партии, за что при А. Деникине ей угрожал смертный приговор, ни два ее замужества. Разумеется, прежняя жизнь Елизаветы Юрьевны побуждала некоторых эмигрантов скептически отнестись к самому событию.

Да что говорить, если даже самые близкие друзья поначалу с настороженностью отнеслись к ее решению! Н. Бердяев признавался: они опасались, что монашество может серьезно разочаровать Елизавету Юрьевну.

...

Должен сознаться, что я не очень сочувствовал принятию ею монашества. Я думал, что это – не ее призвание, и что она встретит настолько большие трудности у церковной иерархии, что, может быть, ввиду своего непокорного характера, принуждена будет покинуть монашество – что очень тяжело.

Философ вместе с другим их общим товарищем, Федором Пьяновым, вначале пытался отговорить Елизавету Юрьевну от ее намерения. Пьянов же в надежде остановить ее даже не пришел на постриг! Но затем, по словам Бердяева, сказанным явно с облегчением, «она переживала медовый месяц монашества. Но скоро обнаружилась ее свободолюбивая бунтарская природа». Жизненная позиция матери Марии (по мнению Бердяева, «одной из самых замечательных и одаренных русских женщин») находила самый горячий отклик в его душе и целиком поддерживалась им.

Н. Бердяев писал:

...

Она стремилась к новому типу монашества, не созерцательному, а активному, действующему в мире и отвечающему на мучительные запросы мира, на муку мира. Это совпадало и с моими мыслями. Нужно было прокладывать новый религиозный путь… Одно ей удалось; ей удалось запечатлеть свой оригинальный образ и оставить память о нем. Излучения от человека действуют и тогда, когда это незримо. Никакой творческий порыв не пропадает бесследно. Она была уже новой душой в христианстве, была одной из тех, в которых подготовлялась новая эпоха…

Митрополит Евлогий между тем возлагал большие надежды на новую монахиню. В январе 1933 года в разговоре с литературоведом К. Мочульским, впоследствии – одним из ближайших помощников матери Марии, владыка отметил, что ее разрыв с прошедшим как будто благополучно совершился: «Вот мать Мария постриглась и с тех пор все сияет…»

Полтора года спустя матушка и сама признавалась:

– В общем, все стало проще, очень просто, совсем. И все меньше декламации. Вот уже для декламации никакого места не остается.

«Меньше декламации» – как мы знаем, всю жизнь было ее девизом. Деятельная, энергичная, отзывчивая к чужому горю (да и существовало ли для нее такое понятие, как «чужое горе»?), мать Мария стремилась помочь как можно большему числу людей. Не обязательно соотечественникам, не всегда близким по духу – разве в этом дело? И на декламацию здесь действительно времени не оставалось. Но по-прежнему рождались стихи.

Постыло мне ненужное витийство,

Постылы мне слова и строчки книг,

Когда повсюду кажут мертвый лик

Отчаянье, тоска, самоубийство…

Надев монашеское одеяние, она еще больше отдалась благотворительной работе: ездила на шахты и заводы, где работали русские, поддерживала морально и материально тех, кто в этом нуждался; ходила по притонам и вызволяла со дна нищих и пьяниц, возвращая их к нормальной жизни, посещала психиатрические больницы и освобождала тех из своих соотечественников, кто попал туда случайно.

В своем отчете «В мире отверженных» матушка рассказывала:

...

Во-первых, удалось организовать Комитет помощи русским душевнобольным, в который вошли доктора-психиатры, как русские, так и французы, и различные лица, принявшие к сердцу тяжелое положение этих больных. Во-вторых, удалось путем переписки со всеми французскими психиатрическими учреждениями (которых больше восьмидесяти) установить, что по крайней мере в 60-ти из них находятся на излечении русские. Общая цифра этих людей достигает 600 человек. Дома чрезвычайно разбросаны по всей Франции, русские распределены в них неравномерно – есть такие, где два-три человека, а есть и такие, где их несколько десятков. Перед Комитетом стоит задача посетить все дома, что, конечно, требует больших средств, даже при возможности поручить это дело в особо удаленных департаментах местным православным священникам. Но, несмотря на трудности этой задачи, кое-что мне удалось осуществить.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});