Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона - Кристи Пичичеро

не использовать боевые построения, при которых маленькие группы пехоты располагались в подразделениях кавалерии. «Это бесполезно, – утверждал он. – Слабость боевого порядка напугает вашу пехоту, ведь она [ «эти бедняги», pauvres miserables] знает, что если кавалерия будет разбита, то и ей конец» [Там же: 80; Saxe 2002: 143].

Через использование словаpauvre Мориц Саксонский заявлял о важности сострадании в армии и указывал на тех, к кому его следовало проявлять. Фактически чуткое отношение было методологической основой его новаторского военного мышления. Благодаря этому он мог сосредоточиться на «деталях» и втором ключевом элементе своего подхода – человеческой натуре («сердце»)[180]. Мориц затронул эту область исследования в предисловии к “Mes reveries” и утверждал, что «никто еще ничего не написал на эту тему, самую важную, самую сложную и глубокую в военной профессии» [Саксонский 2009: 28]. Следуя своим эмпирическим принципам, он привел пример, по сути, комичной ситуации, когда французские солдаты под управлением Виллара сбежали после того, как одержали победу в сражении при Фрид-лингене в 1702 году:

После того как французская армия с неподражаемой доблестью дала отпор имперским войскам в битве при Фридлингене… после того как она разгромила имперцев в нескольких боях и начала преследовать отступающих по лесу, отгоняя их на другой край равнины, кто-то крикнул, что они отрезаны двумя появившимися отрядами (это могли быть и французы). При этом вся победоносная пехота бросилась врассыпную, хотя ее никто не атаковал и не преследовал, побежала обратно в лес и остановилась только на другой стороне поля боя. Маршал де Виллар… и генералы тщетно пытались собрать перепуганных солдат. Однако битва была выиграна; французская кавалерия разбила имперскую, и противник скрылся из вида.

Как бы то ни было, те же самые люди, которые недавно бесстрашно разгромили имперскую пехоту, внезапно были охвачены такой паникой, что поднять их боевой дух стало почти невозможно. <…> Любой, кто хочет отыскать подобные примеры, найдет множество их в истории всех наций. Однако и одного достаточно для доказательства неустойчивости человеческой натуры и того, как мало мы должны от нее зависеть [Там же: 28–29].

Мориц Саксонский не дал точного определения человеческого сердца, которое заставило армию Виллара так отреагировать. Вместо этого он предложил в качестве точек отсчета примеры, которые описывали влияние человеческого сердца на войне. Почему солдаты, полностью разгромленные при защите траншей, одержали бы победу, если бы атаковали? Почему люди больше боятся, когда представляют себе опасность, чем когда сталкиваются с ней в реальности? Почему в неожиданных ситуациях люди автоматически перестают действовать, замирают или поспешно спасаются бегством? Почему массивная колонна солдат, атакующая укрепления, впадает в панический ужас, если несколько вражеских солдат появляются с краю траншеи? Как утверждал Саксонский, «причину нужно искать в человеческой натуре» [Там же: 112].

Предложенное Морицем Саксонским понимание сердца, в отличие от военного понимания соеиг в XVII веке как синонима храбрости, было гораздо более научным. Его примеры включали определение человеческого сердца не как органа, а как комплексной объединенной эмоции тела и разума, психологии, физических рефлексов и инстинктов. В новом военном мышлении Мориц стремился показать загадочную связь физического, ментального и страстного, чтобы предложить целостную оценку природы человека. Тем же самым в науке о sensibilité занимались французские и европейские medecins philosophies. Мориц Саксонский стал первым в этом направлении. Он написал мемуары в начале 1730-х годов и был на поколение старше самых известных практиков философской медицины. Однако многие из основных граней философской медицины уже присутствовали в работе графа о человеческой природе и войне. Таким образом, “Mes reveries" не только стали частью того, что позднее назовут «наукой о человеке»; труд Морица Саксонского был новаторским, но не получил такого признания.

В течение века medecins philosophes, хирурги, фармацевты и военные лидеры вместе стремились привнести гуманность, медицинские и нравственные практики, рожденные из чувствительности, в военную сферу. Как и Мориц Саксонский, более поздние сторонники нового военного мышления проявляли заботу о чувствительных телах на войне в противовес дисциплинарной и насильственной позиции по отношению к послушным телам[181]. Они следовали модели повышенного внимания к «деталям» Морица Саксонского, касающимся гигиены, военной психологии и человеческого сердца.

Чувствительные тела на войне

Корни концепции человеческого сердца Морица Саксонского восходят к работам врачей XVII века, таких как Гийом Лами (1644–1683) и Этьен-Симон де Гамаш (1672–1756) [DeJean 1997: 82–89]. В основе их анализа анатомии, движения и человеческого сердца лежала медицинская наука чувствительности [Lamy 1678; Gamaches 1708][182]. Во Франции эта наука выросла после Фронды[183] из физикалистских теорий эмоциональности и сенсуа-листских концепций тела, знания и идентичности, предложенных Джоном Локком и позднее популяризированных Вольтером, Дэвидом Юмом и Этьеном Бонно де Кондильяком [Локк 2022; Юм 1996в; Юм 1996а; Юм 19966; Кондильяк 1980]. Эти философы считали тело «чувствительным» организмом в силу его восприимчивости к впечатлениям изнутри и извне. Медицина, основанная на чувствительности, развивалась в противовес ятромеханическому видению тела, предложенному голландским ботаником-анатомом Германом Бургаве (1668–1738). Вместо того чтобы относиться к телу как к гидравлической машине, швейцарские физиологи Альбрехт фон Галлер (1708–1777) и Шарль Бонне (1720–1793) продвигали виталистическое видение «чувствительного» и «раздражительного» тела, наделенного реактивными нервами и волокнами[184]. В медицинских школах Западной Европы, особенно в прославленных заведениях Монпелье и Эдинбурга, чувствительность считалась самой главной функцией человеческого тела, объединяющей все отдельные части в единое целое. Профессор университета Монпелье Теофиль де Бордо утверждал, что тело можно сравнить с ульем, animal in animali («животное в животном») многих разрозненных частей, работающих вместе и образующих целое. Чувствительность является связующей силой «улья», устанавливающей внутренние связи между молекулами, или частями тела, и телом и разумом, а также внешние связи между телом и окружающим миром[185].

Доктрина чувствительности амбициозно и с оптимизмом направляла усилия на здоровье в целом, от отдельных людей до сообществ и общества в целом, каждый член которого мог достичь баланса и счастья через гармоничную чувствительность. Для medecins philosophes стремление улучшить здоровье, добродетель и интеллект человечества так зависело от их анализа и исследований чувствительности, что они считали процесс просвещения медицинской проблемой [Williams 1994: 80–81][186]. Такие врачи, как Антуан Ле Камю и Шарль Огюстен Вандермонд (1727–1762), присоединились к псевдомедицинским и немедицинским философам, например Гельвецию, Анну Роберу Жаку Тюрго (1727–1781) и Николя де Кондорсе (1743–1794), в их теоретических оценках совершенствования человека. «В ту эпоху наблюдалось значительное расширение концепции лечения, гораздо большее внимание к профилактике и гигиене и новый оптимизм касательно будущего терапевтического потенциала медицинской науки» [Brockliss, Jones 1997: 415]. Поводом