Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона - Кристи Пичичеро

подразделение появилось в декабре 1783 года[166]. Хотя дружба между французскими и американскими офицерами во время войны не получила распространения, они превратили ее в вымышленное воспоминание о франко-американской социальности во время войны.

От социальности к sensibilité

Важность социальности как одного из очагов Военного просвещения связана с историей моральной философии, расы и гендера. Вслед за теориями Пуфендорфа, которые нашли более радикальное выражение в работах Гольбаха, Дидро и энциклопедистов, метропольные военные философии социальности объединяли естественное право и правила салонного этикета, чтобы подробно описать человеческую природу и общество. Их сторонники утверждали, что признание общих человеческих черт и потребностей позволит людям объединиться в партнерстве, субординации и вежливом поведении. В Северной Америке, Индии и Сен-Доминго раса, обычаи и социальный статус бросили вызов и во многом приглушили военное видение социальности. Однако такие офицеры, как Боссю, Рюссель и Ленуар де Рувре, утверждали, что militaire philosophe должен признавать заслуги, искать общие черты в культуре и национальном характере и принять как отдельных личностей тех, кого они когда-то считали «Другими».

С точки зрения гендера это направление военной мысли предлагает контраргумент против сексистских точек зрения. В соответствии с ними некоторые реформаторы полагали, что военный и политический упадок можно остановить лишь с помощью устранения женского культурного влияния и замены его на классический республиканизм, характер которого был исключительно мужским[167]. Для Ламе, д’Аржансона, Морица Саксонского и других «женственное» цивилизованное общество mondanité не было исключительно плохим. Наоборот, оно предлагало решения армейского кризиса и формировало модели лидерства, коммуникации и сообщества. В то же время théâtre de guerre Морица Саксонского и Фавара создавал маскулинную идентичность и сообщество за счет женщин, чья сексуальная объективизация была основой мужского самовосприятия и гомосоциальной связи.

Несмотря на растущее внимание к социальности в военной мысли XVIII века, большинство мужчин французской армии не считали своих сослуживцев «братьями». Это особенно проявлялось в отношениях между офицерами дворянского происхождения и солдатами. Однако эволюция связи между военными разного происхождения и взглядов на отношения между офицерами и солдатами уже началась. Эти тенденции еще больше проявились в военных размышлениях о sensibilité. Как разъясняется в следующей главе, медицина и моральная культура sensibilité стали новаторской системой военного прогресса, которая перенесла акцент в военное время на сострадание и гуманизм.

Глава 3

Гуманизм на войне

Военные культуры sensibilité и прав человека

Как это ни парадоксально, сражение при Деттингене обернулось одним из самых унизительных поражений столетия для французской армии и в то же время блестящей победой гуманизма в войне[168]. В конце июня 1743 года Адриан Морис, герцог де Ноай (1678–1766), маршал Франции и командир французской армии в регионе Рейн-Майн, готовился с легкостью поразить слабую и отступающую Прагматическую армию, размещенную на северном берегу реки Майн возле Деттингена (современный Карлштайн-на-Майне в Баварии). Ноай разработал тактическое построение, которое он назвал la souriciere, или «мышеловкой». С его помощью он собирался поймать в ловушку объединенные британские, ганноверские, австрийские, гессенские и голландские силы под руководством короля Англии Георга II (1683–1760) со всех четырех сторон, отрезав пути к отступлению в Ханау. С учетом природных препятствий в виде горного массива Шпессарт на севере и вод Майна на юге Ноай продвинул около 12 000 французских солдат в Ашшафенбург к тылу Прагматической армии. Тем временем его племянник Луи, герцог де Грамон (1689–1745), и 23 000 солдат ждали у Деттингена, чтобы перекрыть путь отступления. Мышеловка Ноая давала широкие возможности победы над армией короля Георга. Левый фланг врага был полностью открыт для пушечного кольца французов через Майн, и армия короля Георга оказалась бы в трудном положении, когда 35 000 осажденных солдат попытались бы пересечь единственный мост над неглубоким оврагом и болото за пределами города (рис. 9).

Рис. 9. Карта позиций французов и союзников до и после сражения при Деттингене, 27 июня 1743 года. Предоставлено Национальной библиотекой Франции

Мышеловка Ноая привела к обратному эффекту, поймав охотника вместо мыши. Нетерпеливый герцог де Грамон, не получив надлежащего приказа, провел своих солдат через крошечный мост, чтобы вступить в бой с армией союзных держав на другой стороне болота. С элитными Gardes frangaises из Дома короля, за которыми следовала французская пехота, Грамон начал атаку поначалу успешно, тремя ударами армия прорвала британскую оборону. Но когда собственные солдаты Грамона внезапно оказались под огнем, французской артиллерии за рекой пришлось воздержаться от нападения и смотреть, как изнуренные солдаты Грамона подверглись мощной контратаке, которая вынудила даже опытных французских гвардейцев бежать через мост или в овраг в страшной панике, спасаясь от резни [Chagniot 1977].

Это поражение стало длительным позором. Оно лишило французов возможности заключить в плен британского монарха и стоило им легкой победы в войне, когда они могли вынудить Прагматическую армию сдаться или заморить солдат голодом. Цена поражения при Деттингене этим не ограничилась. То, что Ноай видел относительно легкой победой без лишений, в реальности обернулось тяжелыми потерями. Отсутствие субординации и ошибочная тактическая оценка Грамона в Деттингене привели к тому, что более 4000 французов, среди которых было много лучших воинов Франции, погибли и были взяты в плен. Это был сокрушительный удар, который позднее повлиял на военную политику Шуазёля[169]. Объединенная армия союзников потеряла более 2000 солдат.

С учетом того, что другие сражения Войны за австрийское наследство, например при Мольвице, Хотузице и Кампо-Санто, были гораздо более кровопролитными, некоторые ученые заключили, что битве при Деттингене придают слишком много значения[170]. Но это было не так для Ноая или Джона Далримпла, второго графа Стэр (1673–1747), который служил фельдмаршалом короля Георга и командующим войском в Деттингене. Для них огромное значение имело не только число потерь и пленников, но и проявленное гуманное отношение. Перед сражением маршалы вражеских армий подписали договор, или картель, в Ашаффенбурге, ставший предвестником Женевских конвенций. Документ гарантировал защиту армейских госпиталей, которые рассматривались в качестве убежища, а также то, что раненые и больные, оказавшиеся в руках врага, получат медицинскую помощь и не будут считаться военнопленными. Эти две резолюции действительно сформировали пункты 1 и 6 конвенции от 1864 года[171]. Французская и Прагматическая армии выполнили это соглашение: когда вторые продолжили свое отступление, бросив раненых, французы действительно позаботились о раненых вражеских солдатах.

Комментируя идеи, стоявшие за Деттингенским картелем, маршал Стэр писал Ноаю: «Сейчас и всегда я буду убежден, что вести войну нужно со всей возможной щедростью и гуманностью»[172]. Он выражал свою