Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона - Кристи Пичичеро

Военная социальность по всему миру

Если в армии Саксонского объединить людей смог théâtre de guerre, для военных и их союзников в Канаде, Индии, на Антильских островах и в будущих США подобного простого решения не существовало. Политические и культурные философы XVIII века представляли возможность формирования социальных связей с «Другими» как нечто недостижимое. Экологические теории связывали различные культуры и национальный характер с внешними условиями, такими как местная диета и климат. Если место определяло самосознание, значит, факт рождения и взросления за океаном создавал неизбежные внутренние различия между людьми. Натурфилософы, такие как Жорж-Луи Леклерк, граф де Бюффон (1707–1788), разработали теории о расе, в которых выделяли факторы окружающей среды, ведущие к различным физическим и моральным качествам. Зачастую расистские и сексистские, эти теории открыто или косвенно представляли африканцев, азиатов, евреев, женщин смешанного происхождения и другие группы неполноценными и опасными для белых европейцев.

Офицеры французских вооруженных сил, временно служащие по всему миру, столкнулись с этими теориями, стереотипами и предрассудками. Данный процесс невозможно романтизировать, поскольку очевидно, что многие офицеры никогда не собирались оспаривать idees revues (стереотипы) об «америндской расе», маратхах в Индии или свободных цветных людях из сахарных колоний. Вместо этого они делали все возможное, чтобы укрепить представление о европейском превосходстве. С другой стороны, очевидно и то, что многие хотели сохранить открытость ума и гибкую позицию во время службы за рубежом. Готовность к сотрудничеству была вызвана необходимостью, а также понятиями социальности и esprit philosophique, которые вели к реформам в метрополии.

Более 70 % французских послов и полномочных министров были военными [Balvay 2006: 142]. Эти люди знали, что их роль требовала преодоления узкого мышления и культурных предубеждений. Французские солдаты и управители признавали, что социальность является одним из главных факторов дипломатии – термина, который впервые вошел во французские словари в конце XVIII века[150]. Пятое издание “Dictionnaire de l’Académie franchise” («Словаря Французской академии») определяло дипломатию как науку об «отношениях и интересах между державами». Социальность, описываемая в том же издании “Dictionnaire” как «способность жить в обществе», была важна для дипломатии и приобретала новую грань, по мере того как военные на службе за рубежом проявляли свою способность жить в иных обществах. В период их становления, как и сегодня, понятия социальности и дипломатии были неразрывно связаны.

Военные дипломаты и militariesphilosophes проявляли эмпирическую, этнографическую и мультикультурную осведомленность. Они наблюдали, адаптировались, учили местные языки и обычаи, в итоге сформировав то, что Ричард Уайт называет «средней позицией», состоящей из их ощущений и культурного воображения. Хотя эти люди в своей работе за рубежом по-прежнему поддерживали проекты французской империи, они осознанно искали точки соприкосновения между людьми и культурами, стремились уважать другие нации и образ жизни. Одни стали сторонниками компромисса, лояльности и дружбы. Они пытались отбросить ложные предубеждения, стать культурными посланниками народов и лиц, среди которых служили. Но проблема равенства – человеческого, военного, социального, гражданского – наполняла их письменные труды и определяла рамки социальности в Северной Америке, на Антильских островах и в Индии.

Социальность способствовала развитию отношений между американскими индейцами, колонистами, compagnies/ranches de la marine и французскими регулярными войсками в Новой Франции (рис. 7)[151]. Лесная дипломатия, сражения, торговля, праздники, браки, смешение рас и принятие французских военных в различные америндские племена составляли сложную сеть отношений[152]. Лидеры французского флота находились в центре обсуждения межкультурных социальных связей. К XVIII веку большинство морских офицеров рождались в Канаде. Некоторые родились в смешанном браке, например Шарль-Мишель де Ланглад (1729–1801), сын Огюстена де Ланглада, франко-канадского торговца пушниной, и Домитильды, дочери военного вождя и сестры вождя племени оттава Ниссоваке. Ланглад учился обеим культурам своих предков. Он получил французское образование у иезуитских миссионеров в форте Мичилимакинак, расположенном рядом с современным Макино-Сити в штате Мичиган. В то же время первым языком Ланглада был оттавский, и он рос, следуя всем традициям народа своей матери. Межъязы-ковая/транскультурная компетентность позволила Лангладу достаточно легко влиться в канадское и коренное население и быть переводчиком между двумя группами, укрепляя торговые и военные союзы, что было выгодно лично для него, а также для канадцев, французов и оттавцев. Историк Кристиан Крауч утверждает:

Ланглад не достиг бы своего положения, не проявив талант к требованиям межкультурного этикета. Но, в отличие от большинства морских офицеров, его смешанное происхождение и постоянная связь с семьей матери дали оттавцам прямое право голоса в официальных военных действиях Французской империи не только путем поддержки территориальных требований Франции, но и путем определения рамок приемлемого поведения колониальной военной элиты [Crouch 2014: 44].

Французские офицеры без родственных связей с коренными племенами применяли научный подход к наблюдению и общению с американскими индейцами, которых часто называли sauvages, «дикарями». Хотя французские военные и признавали, что американские индейцы не были цивилизованы à la frangaise, многие преуменьшали это различие (так делал Монтень) и твердо верили, что племена, с которыми они вступили в контакт, вовсе не были «нецивилизованными». Антуан Ле Муан де Шатоге (1683–1747), Жан-Франсуа-Бенжамен Дюмон де Монтиньи (1696–1760), Жан Бернар Боссю (1720–1792) и другие военные, служившие в Луизиане и Pays den Haut (Верхних землях), были «приняты» америндской нацией, взяли коренные имена, сражались вместе с племенами, участвовали в обрядах и ритуалах и удостаивались звания почетных воинов племени с помощью ряда болезненных татуировок. Боссю, капитану troupes de la marine, принятому в племя арканзасов (les Akangas), сделали татуировку на бедре с изображением оленя. В отличие от Бугенвиля, который был принят в племя ирокезов, Боссю не считал свои отношения с арканзасами и вытатуированный знак почета экзотикой. Он не хотел, чтобы французы в метрополии относились к племени таким образом. Он обратился к герменевтике, чтобы более достоверно объяснить свой опыт европейскому населению. Боссю сравнил церемониальное татуирование воинов с культурой рыцарства, в которой тоже практиковались ритуалы посвящения после ряда испытаний, доказывающих отвагу воина. Боссю объяснил значение своей боевой татуировки и сказал, что эта честь сравнима с тем, как имя Луи-Франсуа-Армана де Виньеро дю Плесси, маршала и третьего герцога де Ришельё (1696–1788), было внесено в генуэзскую livre dor (annuario, ежегодник), в котором отмечались имена местных знатных семей и истории героических подвигов [Bossu 1786:123].

Рис. 7. Губернатор Луи Бийоар, шевалье де Керлерек, присуждает звание офицера вождю племени чероки Окана-Стоте (1761). Предоставлено Национальным архивом в Колледж-Парк

Боссю и его единомышленники среди militaries philosophies заключали, что