Политические сочинения. Том II. Социальная статика - Герберт Спенсер

из желающих, то остальные через это лишаются верной надежды на удовлетворение своей потребности, надежды, которая до этого была осуществима. Таким образом, успех их конкурента ограничил поле свободы, на котором они могли бы упражнять свои способности. Это, однако же, ложный взгляд на дело. Обратимся на мгновение к основному началу. Что нам следует сделать? Нам следует разделить по равным частям между всеми людьми всю массу свободы, которая допускается условиями социального существования. Посмотрите, какова будет доля каждого в случае торговых сделок. Несомненно, что всякий должен иметь свободу предлагать; всякий должен иметь свободу принимать предложение, всякий должен иметь свободу отказаться от предложения; все это каждый может делать во всех случаях, когда ему заблагорассудится, не мешая своему соседу делать то же, в тех же размерах и в то же самое время. Но никто не имеет права идти далее, никто не может заставить другого поделиться своим имуществом; никто не может заставить другого взять определенную цену; потому что тут всякий присваивает себе более свободы, чем он дает тому, с кем он обращается таким образом. Итак, если каждый имеет право предлагать, принимать и отказывать, но не может делать ничего более, то понятно, что при вышеизложенных обстоятельствах заключение сделки между двумя сторонами не составляет нарушения прав тех, которые вследствие этого получили отказ в своих предложениях, потому что каждый из них сохранил по-прежнему свою свободу предлагать, принимать и отказывать.

§ 2. Едва ли нужно упоминать, что всякое постороннее вмешательство в дело людей, которые договариваются между собой, заключает в себе нарушение свободы. Здесь не место также указывать причины, почему полезно признание свободной торговли. Нет надобности подкреплять доказательствами предыдущее заключение, потому что оно гармонирует само по себе с установившимися убеждениями думающих людей. Следовало бы сделать несколько замечаний насчет ограничений, которые поставляются этими правилами для законодательства, но это удобнее будет исполнить в другом месте.

XIV

Право свободного слова

§ 1. Выражение мыслей словом составляет известный род действий. Каждый человек может в обозначенных выше пределах делать все, что он хочет. Отсюда следует ясное само по себе заключение, что при условии равенства он может говорить все, что хочет. Другими словами, права ближних составляют единственное законное ограничение для деятельности человека точно так же, как они составляют единственное законное ограничение для его слова.

Есть два случая, где речь может перейти за установленные пределы. Ее можно употребить для распространения клеветы, и это будет пренебрежение нравственной обязанностью, о которой говорилось в предпоследней главе; она может служить для возбуждения и настроения другого человека к нанесению кому-либо оскорбления. В этом последнем случае подстрекатель, хотя он и не действовал лично при нарушении права, которое он старался произвести, однако же, по существу дела, должен считаться настоящим нарушителем. Мы не можем извинить убийцу, который будет утверждать, что его кинжал виноват в преступлении, которое стараются на него взвалить. Мы ответим, что тот, кто привел в движение кинжал с намерением отнять жизнь, совершил это преступление. Преследуя далее ход этой мысли, мы должны сказать, что тот, кто подкупом или убеждением побудил кого-либо действовать кинжалом, настолько же виноват, насколько и его орудие. Он имел то же самое намерение и точно так же употреблял средства, нужные для его исполнения; вся разница в том, что он произвел смерть путем более сложного механизма. Если мы вставим добавочный рычаг между двигающей силой и предметом, который приводится в движение, то никто не скажет, что отношение силы к предмету прекратилось; точно так же нельзя сказать, что тот, кто достигает злого результата, заставляя действовать другого, менее виноват, чем если бы он действовал сам. Следовательно, тот, кто внушает и побуждает к нарушению чужого права, должен почитаться человеком, преступившим закон равной свободы.

Итак, каждый может требовать свободы речи точно так же, как и свободы действий, в самом полном размере, согласном с равными правами всех. Как скоро она выходит за пределы, вытекающие из этих прав, она становится безнравственной, но в этих пределах недозволительно никакое ограничение.

§ 2. Если бы можно было написать новую «Ареопагитику»[35], то она, наверное, была бы бесполезна в современном возрасте мира и в нашей стране. Несмотря на это, до сих пор не в малых размерах преобладают чувства, против которых Мильтон вооружился в своем знаменитом опыте; чувства эти мы встречаем даже между людьми, которые хвалятся своим либерализмом. Несмотря на ослабление нетерпимости, несмотря на возрастание свободных учреждений, репрессивная политика прежнего времени еще и теперь находит иногда защитников. Если бы дело пошло на голоса, то немало оказалось бы таких, которые присоединились бы к предложению о некотором ограничении свободы речи, необходимом будто бы для общественной безопасности! Еще несколько лет тому назад заключение в тюрьму одного социалиста за богохульство не вызвало ни негодования, ни протеста против нарушения свободы речи; такой произвол одобряли даже усердные защитники религиозной свободы. Многие желали бы также возбуждение в народе неудовольствия обратить в уголовное преступление; не окажется недостатка и в таких, которые для примера и на страх другим желали бы повесить нескольких демагогов. Посмотрим, что могут сказать в подтверждение своего мнения люди, защищающие снисходительную цензуру.

§ 3. Часто признается за несомненную истину, что правительство должно обеспечить для подданных «безопасность и сознание безопасности». От такого правила остается только незаметный переход к заключению, что суд обязан прислушиваться к тому, что говорит народный оратор, и останавливать чрезмерно страстную декламацию, потому что она будто бы имеет целью породить тревогу. Если бы посылки в этом случае были хороши, то заключение могло бы иметь свое значение; но посылки более чем сомнительны. Все согласны, что особое назначение законодателя состоит в том, чтобы за каждым человеком обеспечить спокойное обладание его личностью и его собственностью; но полагать, что законодатель обязан успокаивать страх, происходящий от всякого ничтожного возбуждения, – это мнение до такой степени смешное, что его странно опровергать. Подумайте о том, к чему оно приводит. Соединяя вместе понятия «безопасность» и «сознание безопасности», мы должны предположить, что если правительство обязано доставлять каждому лицу «безопасность», то каждое лицо может так же иметь право на постоянное обладание «сознание безопасности». Вот прекрасная перспектива для заваленного делами первого министра! Если бы такое учение было справедливо, то где был бы конец заботам государственного человека? Не следует ли ему прислушиваться к мнениям каждого ипохондрика, в больном воображении которого реформа изображается в виде ужасного оборотня с наклонностями людоеда, с пиками вместо когтей и с гильотинами вместо