Роялистская заговорщица - Жюль Лермина

вправо, правая – влево, центральная – прямо вперед. На расстоянии нескольких четвертей часов Шарлеруа являлся общей целью, и всем трем корпусам предстояло одно направление.

Прокламация императора всех приободрила, подогрела злобу всех. Своим простым языком, без прикрас, короткими фразами он, как лезвием, проник в сердце солдат.

Наполеон напомнил им о дерзких пруссаках: «Под Иеной вы были один против двух».

Об англичанах словами: «Кто был у них в плену, пусть вспомнит о понтонах!»

Клеймя коалицию, пожирающую людей, он воскликнул: «Настал момент для каждого француза, у которого есть сердце, победить или умереть».

Совершенно верно: от Самбры до Мёвы, пробуждая эхо великой эпохи, раздавался один клич, клич энергии, гнева, надежды.

Вся слава прежних дней, начиная от Флёруса до Аркола, от Аустерлица до Шампобера, предстала, витала над этими людьми, которые тоже понимали, что надо победить или умереть.

Только в одном месте всей длинной атакующей линии сожгли, смеясь, в пламени пунша, прокламацию Бонапарта.

Веселая компания офицеров, вероятно, клюкнувших шампанского более, чем следовало, собралась внизу, в комнате под квартирой генерала Буриона, в доме, который еще 30 лет назад показывали по пути от Корбиньн в Филипвиль, всю ночь весельчаки офицеры болтали и смеялись над прокламацией, которая, по их мнению, была преисполнена самохвальства.

Это были адъютанты д’Андинье, де Трелан – имена, которые не следует забывать, затем офицеры разных чинов – Тремовиль, Трезек, Водеваль, Гишемон – цвет французской молодежи, самому старшему не было тридцати лет.

Было три часа утра.

В окна уже сквозил дневной свет, от которого пламя свечей, отражавшееся в хрустале, казалось желтым, тусклым.

Стол походил на поле сражения, на котором побежденные жалкие пустые бутылки теснились тесными группами.

– Что-то, господа, – проговорил Тремовиль, – запоздал сигнал к выступлению. Мы, по крайней мере, в четвертый раз пьем прощальный кубок, а до сих пор не слыхать сигнала седлать коней.

В эту минуту Гишемон, уходивший за справками, вернулся.

– По-видимому, день начинается дурно, – начал он смеясь. – Третий корпус отстал, движение совершается плохо, сейчас прислана эстафета, которую ожидал генерал Бурмон, каковы-то вести!

– Черт с ним, с третьим корпусом и с Вандамом! – воскликнул Трезек. – Нам бы уже полчаса как следовало быть в дороге.

– А главное, – заметил Гишемон, – за нами дивизион, который не настигнет нас ранее трех, четырех часов.

– Все та же беспечность!

– Когда имеешь дело с самомнением, не допускающим никаких опасений.

– Отвратительная организация.

– Бонапарт слабеет.

– Скажите, падает.

Настало молчание.

Вошел генерал Бурмон в полной парадной форме.

Все приветствовали его по-военному.

Он был не один.

– Господа, – проговорил он, – известия, которых я ждал, получены благодаря усердию одного из преданных нам людей, господина Губерта де Кейраза, бретонского дворянина древнего рода, который оказал серьезные услуги нашему делу, – представляю его вам, господа.

Лавердьер был теперь в мундире генерального штаба. Молодые люди протянули ему руки.

– Вы из наших, месье де Кейраз. – Трезек налил стакан и поднес его генералу Бурмону со словами:

– Позвольте нам выпить, ваше превосходительство, за ваше здоровье.

Граф Бурмон был в то время лет сорока двух, высокий, худой, с английскими манерами, говорил тихо, с оттенком грусти в голосе, его серые глаза, обрамленные светлыми ресницами, не смотрели прямо.

– Господа, – произнес он серьезно, – выпейте лучше за благоденствие Франции…

– И за ваши победы, генерал, – прибавил кто-то взволнованным голосом.

Вошел виконт Лорис, сияющий, свежий, прелестный, в своей форме поручика. При его словах у многих на лицах появилась усмешка. Он не обратил на это внимания.

– Так бы хотелось поскорее выступить, – продолжал он, – я не создан для гарнизонной службы.

– Иначе сказать, – заметил Тремовиль, – месье Лорис фантазер, которому нужны или уединение, или волнения битвы. Отчего это, милый друг, вы обошлись с нами так строго? Вместо того чтобы запереться в своей комнате и писать послания в рифмах какой-нибудь Хлорисе, вам бы следовало отпраздновать с нами наш отъезд.

– Что делать, Тремовиль, накануне битвы сам Цезарь крепко спал, а я не Цезарь, и сон у меня еще лучше.

Разговор этот происходил вполголоса. Бурмон разговаривал со своими адъютантами. Что касается вновь пришедшего, он подошел к окну и упорно смотрел в него. В городе раздались трубные звуки. Бурмон обратился к молодым людям.

– Господа, – проговорил он, – настал час. Ожидайте меня у ворот Вобана. – Он остановился и прибавил медленно: – Понятно, господа, что я никого не обязываю следовать за мной.

При этой загадочной фразе, тайный смысл которой был непонятен Лорису, последний воскликнул:

– Кто же может колебаться? Там, где вы будете, генерал, там будет и место чести.

Бурмон послал ему привет рукою, точно благодаря его, затем проговорив: до скорого свидания, господа, – он вышел.

– Прекрасно сказано, – заметил Тремовиль, протягивая руку Лорису. – Я знал, что мы можем на вас рассчитывать.

– Неужели вы могли сомневаться во мне? – спросил Лорис. – Я мог колебаться в принятии предложенного мне места по причинам, которые достаточно выяснил, но я знаю в настоящее время, в чем моя обязанность.

– Кстати, – заметил Тремовиль, – не мешает нам поближе познакомиться с нашим новым товарищем, ярым роялистом, которого нам представил генерал Бурмон – месье Гюбер де Кейраз.

И, подойдя к новому гостю, он любезно притянул его за руку.

Лавердьеру не везло. Надо же, чтобы опять и в новом своем превращении он наткнулся на одного из самых своих нелюбезных противников.

Тем не менее сегодня он был готов на всякий риск, сегодня смелость положительно выручала его, и он преспокойно раскланялся с Лорисом, смотря ему прямо в глаза.

– Кто такой? Зачем он здесь? – воскликнул Лорис, хватаясь за шпагу.

– Меня зовут Гюбер де Кейраз, – проговорил авантюрист. – Я имею честь состоять при штабе генерала Бурмона.

– Быть не может! – воскликнул Лорис. – Господа, генерал Бурмон, вероятно, обманут. Мы не можем принять этого человека в свои ряды.

– Друг мой!.. – вмешался Тремовиль.

– Да вы, вероятно, не знаете… Это отъявленный негодяй, шпион Фуше, которого я уже проучил порядком. Взгляните, на его лице сохранились еще следы моей шпаги, – и в припадке гнева Лорис бросился с обнаженной шпагой на Лавердьера. Д’Андинье и Трелан стали между ними.

– Месье Лорис, – заметил первый с раздражением в голосе, – вы забываете, где вы и с кем вы говорите. Как старший, я вам приказываю вложить вашу шпагу в ножны, или я должен буду подвергнуть вас взысканию дисциплинарным порядком.

– Разве вы не слыхали меня? – настаивал Лорис. – Этот человек чуть не убил меня; я его знаю, я сам видел, как он командовал полицейской шайкой Фуше.

– Извините, господа, – прервал Лавердьер с полным хладнокровием, – тут недоразумение, которое выяснять в настоящую минуту я не желаю. Я был