Роялистская заговорщица - Жюль Лермина

class="p1">Но Жан Шен, очевидно, терял терпение: озлобление за ловушку в Париже могло привести его к какому-нибудь неблагоприятному решению; надо было решаться.

Раскрыв блузу, Лавердьер достал спрятанную на груди бумагу.

– Вот мой пропуск, – сказал он, – предоставляю судить вам самим, в порядке ли он.

Жан Шен взял бумагу.

Он нагнулся к лампе, развернул лист, на котором были штемпель министерства полиции и подпись Фуше. «Пропустить именующего себя»…

Жан Шен вдруг вскрикнул в ярости, стукнув кулаком по столу:

– Гюбер де Кейраз! – вскричал он вне себя от бешенства. – Отъявленный мерзавец, разбойник!

И, схватив пистолет, который лежал поблизости, он приставил дуло к самой груди шпиона.

Лавердьер бывал храбр в такие минуты. Но он решительно не мог понять, что случилось. У него стало энергии не выйти из своей роли.

– Меня ждут в Филипвиле, – заметил он холодно.

Жан Шен не спускал курка. Его удерживала не фраза Лавердьера, которой он не слыхал, не нерешительность убить, совершить это деяние правосудия, нет! но удивление, смешанное с отвращением. Этот человек, этот предатель, этот мерзавец, который был в его власти, был убийцей его жены!

– Говори… – проговорил он задавленным голосом, – но клянись жизнью, что ты скажешь истину.

Лавердьер удивлялся, что он еще жив.

– Что вы хотите знать?

Жан Шен сорвал с себя с ожесточением офицерский знак, он задыхался.

– Я не могу… говори, Гюбер де Кейраз, назывался ли ты прежде Истребителем Синих?

Не время было вывертываться. Приходилось выбирать между жизнью и смертью. Лучше было скорее покончить.

– Да, – сказал Лавердьер.

– Разбойник… Значит, это ты в 1800… говори… я тебя не убью… Где ты был в декабре 1800 года? Но не ври, не ври!

– Я был в Бретани, принадлежал к шуанской партии.

– Был ли ты в окрестностях Редона?

– Да, был.

– Помнишь ли ты, о отъявленный мерзавец, будучи во главе шайки убийц, ты напал на уединенный дом, ты поджег его, ты совершил убийство неподалеку от бурга Ландон. Да говори же, говори же, наконец!

Лавердьер был бледен, как смерть. Теперь он знал, за что этот человек хочет его убить. Да, он действительно поджег этот дом, с отчаяния, когда он и его люди не нашли в нем никаких драгоценностей. Молчать, врать – к чему? Правда так и душила его, захватывала его всего. Ну что же? если конец – тем хуже! Не в первый раз приходилось ему смотреть смерти прямо в глаза, и всегда она от него уходила. Может быть, и на этот раз будет то же самое.

Он как будто колебался еще с минуту. Затем Лавердьер, не опуская глаз, ответил:

– Да, все это было сделано… То было время войны.

Жан Шен заскрежетал зубами и направил ему пистолет в лоб.

Лавердьер продолжал:

– Вы хотите убить меня… За что? Верно, личная месть… Я вас не знаю. Если я ограбил ваш дом, то сделал это, не подозревая, что он ваш. Вы встречаетесь со мной через 16 лет. Вы – солдат, я – шпион. Я собрал сведения и везу их моему начальству; благодаря им французы могут одержать победу. Если вы размозжите мне голову, эти сведения останутся неизвестными, и вы будете причиной катастрофы. Подумайте, что вы берете на себя; если вам нужна моя жизнь, вы можете отнять ее у меня во всякое время, после ли победы, или поражения, она всегда в распоряжении дула вашего пистолета, а затем стреляйте.

Жан Шен слушал. Капли холодного пота выступили у него на висках.

С виду покойный, побледневший до корней волос, Лавердьер имел еще силу говорить.

– Я не знаю, кто вы, какое дело до меня, до вас, когда речь идет о высшем долге; в последний раз я, разбойник, как вы меня назвали, шпион, напоминаю вам о вашей обязанности солдата, вы мне дали слово, я требую того, что мне было обещано, затем я умолкаю.

Жан Шен простоял с минуту неподвижно, с устремленным взором на злодея.

Затем он опустил оружие, подошел к двери и сказал солдатам:

– Человек этот свободен, пропустите его.

XV

В одном уголке земного шара, величиной едва в квадратный метр, за столом сидит человек, с пером в руке, он пишет по строчке в две секунды и подписывает свое имя.

Сделано. У смерти есть свое слово. Он дал ей его. Кто победит? Кому умереть? Над этим стоит зловещий вопросительный знак.

По всей линии от Самбрэ до Филипвиля летают, пересекаются приказания.

Налево между Леер-э-Фосто и Суар-сюр-Самбр – 46 000 войска: первый корпус под командой Друэ д’Эрлона, солдата Самбр-э-Меза и Цюриха, с Аликсом Донзело, который управлял Ионическими островами, Дюрнет, в прошлом году спасший Мец, Жакино, раненный под Иеной; второй корпус под командой Рейлля, который только что женился на дочери Массены, с Башело Гильемоном, другом Моро, Ришаром Фуа, который вотировал против империи. В центре, от Бомона до Валькура – 60 000 войска; третий корпус Вандамма, которому всероссийский император вернул из уважения к его храбрости шпагу, когда тот был взят в плен. Лефоль, Гюбер, которые, по одному против десяти, отбросили испанцев в Каркадженте; Бертезэн, Донон, который отделился от изменника Мюрата; шестой корпус Лобау, этого льва под видом овцы, как сказал про него Наполеон, с Симмер, Жаннэн, Тестом.

Справа 16 000 войска, до самого Филипвиля, с генерал-лейтенантом Жераром во главе, героем Баутцена, с ним Пешё, бывший капитан волонтеров в 1792 году, Морэн, Бурмон.

Около императора императорская гвардия, гренадеры Фриана, егеря Морана, стрелки Дюгена, Гюйо со своими драгунами, Лефебер Денуэт с вольтижерами, Груши, Сульт с своими гусарами, Сюберви, Эксельман и Келлерман с кирасирами.

Сто двадцать восемь тысяч войска, триста тридцать четыре орудия. Всем этим Наполеон руководил штрихом пера, точно костями, которые бросают на зеленое сукно судьбы.

От двух концов этой линии следует провести еще две линии, которые бы встретились у Шарлеруа, затем на верху этого треугольника вывести параллель. Здесь от Ата до Гента и Намюра – неприятель.

Налево англичане с бельгийским контингентом, Веллингтон, принц Оранский, Гилль, Брауншвейг, Сомерсет, Понсонби. Направо – прусская армия – Блюхер, Цитен, оба Пирха, Тильман, Бюлов. Слева сто тысяч человек, справа сто двадцать пять тысяч.

Вершина треугольника есть точка соединения: эта фигура как нельзя лучше изображает план Наполеона, он хотел войти углом в обе армии, разъединить их, разбить каждую отдельно, прежде чем другая поспеет на помощь, затем направиться прямо на Брюссель, где, гордясь победой, начать переговоры о мире… Может быть, и удастся!

Следовательно, требовалось, чтобы на французской линии три группы одновременно двинулись; левая – наискосок